Карл Шпиндлер - Царь Сиона

Ринальд в смущении опустил глаза; Анжела стояла перед ним в гордом блеске невинности; и пыл, и смущение Ринальда сделались ей понятны, она остерегалась передать ему дословно свой разговор с епископом и, как и раньше, промолчала о своем участии в освобождении Ринальда.

Простота, с какой она рассказала о своем посещении епископского дворца, совершенно обезоружила студента; он упал перед Анжелой на колени и в раскаянии молил ее:

— Прости мне, моя дорогая, мои прегрешенья перед тобой! Я не решаюсь сознаться в них, так тяжелы они. Прости мне, как прощает Отец Небесный греховную жизнь человека, обращающегося к Нему с горячей мольбой о помиловании!

— Ты ничего не сделал, Ринальд, такого, за что тебя нельзя было бы простить, — ответила Анжела, смеясь и забыв весь мир под наплывом радостных ощущении.

Под окнами забили барабаны. Ринальд вскочил.

— Мне пора в окопы. Главнокомандующий и начальники частей идут проверять часовых. Эти драгоценности я отнесу в безопасное место и, если смогу, вернусь еще сегодня же. А тебе Анжела — моя Анжела, не так ли? — я поручаю извиниться перед твоим отцом, как только он вернется домой, за наш грабеж. Прощай, ненадолго! Я ухожу от тебя таким счастливым, каким еще ни разу не бывал. Бог не покинет нас, и звезда счастья закатилась для нас не навеки. Теперь, Анжела, теперь я уже не ищу смерти.

— Я исправлю его, наставлю на истинный путь и спасу его, — прошептала ему вслед Анжела.

Когда отец ее вернулся домой, он нашел в лице дочери бесстрашную праведницу.

Близость Анжелы, точно близость небожителей, наполнила опечаленного отца неземным счастьем.

— Постой минутку, я сложу свою ношу, которая спрятана у меня под плащом, а потом как следует обниму тебя.

С этими словами он чрезвычайно осторожно вынул две картины и сложил их в угол. Затем, со слезами на глазах, заключил он дочь в объятия и, прыгая как ребенок, засыпал ее такими ласковыми словами, какие могут придти в голову разве только жениху.

— Ты опять будешь со мной, и навсегда со мной? Ты теперь уже больше не покинешь меня? Пусть Стальговен заботится о бабушке, не лишай меня твоих попечений. Можешь не беспокоиться; я пораздумал и опомнился. Sang-Dieu! To, что теперь делается в Мюнстере, не может продолжаться. Я знаю об этом из лучших источников, из первых рук. Взгляни, голубка, как это дурачье отделало картины. Я тайно унес их из богомерзки разграбленного собора.

Он с грустью в сердце развернул перед ней две картины: образ Иоанна, писанный на железной доске, и Божией Матери, почти в естественную величину, на полотне. Они были сорваны с подрамников, значительно попорчены и наскоро закатаны художником, чтобы их можно было пронести.

— Взгляни! — продолжал огорченный Людгер. — Вот образцовое произведение старца-монаха Франко, а вот поразительное творение талантливого Вильгельма Рейнского [40] Вильгельм Рейнский или Кельнский — живописец 1350–1370 годов, которого прославляли немецкие летописцы. . Грубый штукатур Бернгард Мумме вырвал их из рамы и попортил. Из чувства благоговения перед святыней и талантом художников я сделался вором.

Дело, дочь! Так как уже смеркается, то я запрячу плоды моего воровства в кладовую. Подожди, я скоро вернусь.

Он ушел со своим драгоценным кладом, а Анжела стала, по привычке, заправлять лампу. Едва вспыхнуло яркое пламя и Анжела собралась пойти запереть дверь, как чья-то мужская фигура с легкостью и проворством кошки проскользнула в комнату, остановилась на мгновенье, как бы чем-то озадаченная, на пороге, и с подавленным криком радости упала к ногам девушки.

До безумия испуганная, Анжела отскочила назад; из-под башлыка короткого, толстого крестьянского плаща показалась красивая русая голова; полные смущения и нежности глаза глядели с мольбой о прощении, а чарующий голос шептал нежные слова:

— Не отталкивайте меня, прекраснейшая в мире и боготворимая мною с верностью оруженосца; ради любви к вам я презрел смертельную опасность.

На коленях перед дочерью Людгера стоял красавец Христофор Вальдек, паж епископа.

Узнав его, девушка спросила в испуге:

— Сударь… Что вам угодно, сударь? Что привело вас в этот город, в этот дом?…

— В этот город, в этот дом, в среду еретиков и под топор палача? Моя любовь, моя любовь! С прошлого мая месяца я уже не человек: я пылающий факел, пожирающий самого себя. Я продал бы душу дьяволу, лишь бы вырвать вас из мира и сохранить для себя, и заставить вас смилостивиться надо мной; но я не нашел такого чернокнижника, который обучил бы меня магии. Наконец, когда моя страсть и грозящая вам опасность достигли крайнего предела, я понял, что человеческая храбрость достигнет всего — и, без дьявола и колдовства, смело ворвался в эту Гоморру. Не отталкивайте меня, — или я заколю себя перед порогом вашей двери.

Юноша указал на блестящий кинжал, а искаженное волнением лицо ручалось за правдивость его торжественного уверения. Анжела подняла дрожащего, как в лихорадке, Вальдека.

— Вы больны! — проговорила она, всплеснув руками. — Вы в лихорадке, вы говорите безумные речи, сударь. Зачем губите вы вашу молодость? Что может прельщать вас в бедной девушке? Вы вращаетесь при дворе, рождены быть графом, рыцарем, а я — дочь художника. Вспомните, как вы молоды: я много старше вас. Пощадите, наконец, мое сердце; разве мне легко видеть вас в таком отчаянии? Спрячьте кинжал и придите в себя.

Просьбы Анжелы произвели сильное впечатление на исступленного юношу. Он спрятал кинжал, схватил Анжелу за руки и сказал более спокойным голосом:

— Клянусь Богом и вашей невинностью, я не пьян, не зол и не сумасшедший. Если любовь, которая охватила меня, безумие, то в мире нет ничего лучшего, чем такое сумасшествие. Но простите, я надоел вам своей речью. Я не для того пришел, чтобы терзать вас. Я пришел, чтобы увести вас. Пойдемте!

— Сударь! Что с вами? — вскричала Анжела и вырвалась из его рук.

— Что тут такое? Что с тобой? — спросил вошедший Людгер, не заметив молодого пажа. - Sang-Dieu! Боже, прости мне, я божусь, как конюх! Но, ради Создателя, что нужно этому человеку в моих комнатах?

Появление художника окончательно смутило юношу, и он заговорил убежденно и быстро, но уже без прежнего воодушевления.

— Не сердитесь, дорогой мастер. Я здесь для того, чтобы помочь моим друзьям, вам и вашей дочери. Епископ решил никому не давать пощады, кто до начала осады не покинет добровольно городских стен. Воспользуйтесь мгновением, дорогие мои; завтра по вашим башням и валам загремят пушечные жерла. Знамена воздвигнуты, окопы сооружены. Перед Либфрауенскими и Людгерскими воротами расположились набранные епископом полчища. На пепелище святого Морица раскинул палатку главнокомандующий Штединг. Вы окружены со всех сторон. Тайно и переодетым проскользнул я сюда; там, в лагере, могут счесть меня за перебежчика. Я нашел священника, скрывающегося еще здесь. Он сообщил мне, что есть ход, который идет от одного дома во двор епископа, к слабо укрепленному рву по ту сторону реки. Следуйте за мной.