Карл Шпиндлер - Царь Сиона

Ни разу речь Менгерсгейма не была прервана никем. У многих из находившихся здесь сильно билось сердце при этих словах. Многие удивлялись смелости посла. Напротив, вожди Нового Сиона, в раздражении от этих слов, не отрывали глаз от сомкнутых уст царя, лицо которого несколько раз менялось во время этой речи, то краснея, то бледнея. Ян не заставил послов долго ждать и с гневом ответил:

— Potentia Die robur meum в могуществе Господа моя сила! Этот один ответ мог бы убедить вас. В Священном Писании есть много указаний, оправдывающих настоящее состояние избранного Господом города Мюнстера, но недостойно было бы возражать словами пророков и Евангелия еретикам, глухим к проповеди Слова Божия. Знайте только, вы, предрекающие нам строгое наказание, что сами находитесь на краю гибели! Господь возвестил день, когда ангел его сокрушит вас. Вот почему я и мой народ не нуждаемся в милосердии врага, и он лишь совершает преступление перед Господом, предлагая нам пощаду, тогда как сам должен молить о милосердии. Епископ нарушил союз и перешел все границы в своих несправедливых поступках. Пусть он рассказывает детям сказки о том, будто мы замышляли покушение на его жизнь: скорее могли бы мы вывести на свет подобного рода тайные его злодеяния. Нам незачем искать его смерти: живой он уже находится во власти Сатаны, а его сын у нас в руках и служит в новой церкви. И пусть пребывание ваше здесь научит его помнить, кто такой царь, избранный Богом, пророками и Новым Сионом! Я не атаман какой-нибудь шайки: я — царь, помазанник Христа, а епископ — не более, как бессильный похититель власти. Для того, чтобы занять место на троне, никакого княжеского рода не надо: Давид был простой пастух, Ромул — воин неизвестного происхождения. Мудрые законодатели и храбрые воины — вот истинные родоначальники королевских династий! А может ли быть назначение священнее моего? Ведь сам Небесный Отец призвал меня и повелел овладеть всей землей, воздвигнуть престол и хранить его, пока не сойдет Спаситель сам и не примет от меня власть. И потому мой скипетр подобен мирному пастушескому посоху, и все здесь совершается только по воле Господа. Мои воины, одетые в броню, играют на свирели и арфе; слабому юноше у ног моих я доверил меч, слабые женщины с прялкой одни охраняют стены Сиона, несмотря на то, что войска епископа, как саранча, окружают город в огромном числе. Я не нуждаюсь в грубой обороне, так как за меня Святое Писание. Но если я беру меч, то он в моих руках служит орудием, которым я возделываю землю в вертограде Господнем. Оттого Господь соединил во мне царя и первосвященника: подобно тому, как брат мой, Генрих Английский, и любезный кум ландграф Липе Гессенский, я ношу соединенную корону светскую и духовную. Берегитесь касаться ее, если не хотите быть наказанными смертью. Наше дело Господа; а потому оно свято, победоносно и непоколебимо, как Он сам.

Ян произнес эту речь, как настоящий талантливый актер, вполне вошедший в роль, и кончил ее, возводя глаза к небу. И еще более уничтожающим взором взглянул он на послов, когда все в зале стали кричать:

«Слава нашему царю, Иоанну Лейденскому! Слава Новому Сиону! Победа справедливым! Смерть и ад врагам!»

Когда крики утихли, Бокельсон продолжал с презрением:

— Уйдите же с глаз моих и склоните головы перед моей справедливостью! Идите и, краснея от стыда, расскажите всему свету, как держит свое слово царь Сиона, даже давая его прислужникам тирана. Обер-гофмаршал! Накорми этих людей пищей из наших обильных запасами кладовых и дай им вина из наших переполненных погребов. Крехтинг, казначей Сиона, награди их, по обычаю нашему, каждого двумя червонцами из богатых сокровищниц Сиона!

Крехтинг выступил вперед и, вынув из красного бархатного кошелька червонцы с поясным изображением царя и с надписью «Слово стало плотью и живет в нас», бросил по две монеты к ногам каждого из членов посольства.

— Примите милость и подарок царя в Новом Храме! — воскликнул он. — Обратитесь и уверуйте, ибо не войдет тот в Царствие Небесное, кто не от духа и не от воды.

Послы молчали, пораженные этими словами и странной формой царской милости. Менгерсгейм, однако, нагнулся и молча поднял червонцы. Остальные последовали его примеру, за исключением каноника, который не дотронулся до денег и едва удержался, чтобы не отбросить их носком своего сапога.

Менгерсгейм, протянув вперед руку, в которой держал поднятые монеты, сурово произнес, обращаясь к самому царю:

— Мы унесем с собой эти монеты: пусть они послужат нам вещественным доказательством того, что мы были в городе Мюнстере и исполнили поручение нашего господина. Поистине, только это злосчастное золото может убедить епископа, что мы не лжем и что мы, действительно, собственными ушами слышали в нашем родном городе, в его собственном владении, возмутительные слова, которыми ответило упрямство мятежников на наше мирное предложение. Горе вам, граждане Мюнстера! Придет время, когда вы со слезами захотите искупить сегодняшний день, но будет уже поздно!

И, отвернувшись от трона, не прощаясь и не кланяясь, посланники удалились в сопровождении Тильбека. Только мимоходом взоры Менгерсгейма и Гелькюпера встретились. Шут чуть заметно кивнул рыцарю головой.

Мрачные мысли толпились в голове царя. В тяжелом раздумьи он оперся на спинку трона. Горячие слезы катились по щекам Христофа.

Напрасно придворные ждали, пока им позволят удалиться. Дузентшуер стоял с минуту, закрыв лицо руками, затем отвел от изборожденного морщинами лба худощавые пальцы и воскликнул пророческим голосом:

— Пресветлый государь! Ты сказал: писание свершается. Пусть же апостолы распространяют царство твое и завоюют землю! Прикажи устроить вечерю на горе Сиона, в воспоминание о Христе. Дух Господен укажет мне имена этих избранных. Земля содрогнется, и народы, населяющие ее, последуют за проповедниками к освобождению и прославлению веры нашей!

— Аминь! — проговорил мрачно царь. — Завтра вечером да будет общая трапеза. Пусть повара наши позаботятся о пище и угощении народа, а глашатаи созовут израильтян при звуках барабана! И строгое наказание постигнет того, кто не захочет принять участие в этой вечере.

Царь подал знак придворным удалиться: с языческим коленопреклонением все вышли. Книппердоллинг, Крехтинг, Герлах фон Вулен и Гелькюпер одни только остались у царя, между тем как Дузентшуер и Петер Блуст ушли вместе с прочими.

— Что скажете вы о бесстыдстве врагов, позоривших только что нашу святыню? — спросил с беспокойством Ян.

— Мне кажется, мы должны с удвоенным вниманием следить за тем, что предпримут осаждающие, и быть настороже, — ответил Герлах. — За этим посольством, без сомнения, вскоре последует с их стороны какой-либо решительный шаг.