Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

Он потратил много времени и сил прежде, чем её сопротивление сменилось безотчётным, но безошибочно угадываемым ответом. К этому моменту он содрогался от страсти. Не разжимая объятий, Сенмут оторвал свои губы от её рта и принялся целовать её щёки и шею.

— Ради всех богов! — прошептал он. — Я должен взять тебя, малышка. Я никогда не касался такой нежной щеки и такой прекрасной груди... Не отталкивай меня, твоё сердце так же колотится, и дышишь ты так же часто, как и я. Ну, давай же, ложись со мной!

Она не подчинилась, наоборот — попыталась вырваться, бросив на него взгляд, который он запомнил на всю жизнь: исполненный страха, смущения и страсти. Он был достаточно искушённым, чтобы понять, что оказался первым мужчиной, дотронувшимся до неё. Грохот колесницы всё громче доносился с дороги, а они смотрели в глаза друг другу. Затем она сказала напряжённым, но дрожащим голосом:

— Отпусти меня, архитектор. Предупреждаю. Отпусти меня.

Что-то в её тоне заставило его мгновенно, без раздумий подчиниться. Секундой позже он уже проклял свою глупость и попытался схватить девушку, которая выбежала из кумирни и по залитому ослепительным солнцем песку понеслась к приближавшейся колеснице. К его изумлению, колесница остановилась, словно ехала именно за ней. Она прыгнула вознице за спину, и тот сразу повернул лошадей — огромных вороных жеребцов, редкостных на вид — и погнал их галопом по дороге к Фивам, так и не подъехав к храму.

Жадно хватая ртом воздух, Сенмут, продолжавший пребывать во власти охватившей его ярости, высунулся из дверного проёма. Пламя, горевшее в его душе, должно было вот-вот испепелить тело. Из-под руки он с кривой усмешкой взглянул на облако пыли, скрывающее удаляющуюся колесницу, и поплёлся по песку к храму.

Часом позже, ощущая, что провёл день в погоне за призраками, он отправился в обратный путь через пустыню. Его настроение было далёким от идеального: он устал, был весь покрыт пылью, хмель давно выветрился из головы, он не разгадал секрета, и в довершение всего, никак не мог выбросить из головы эту девчонку.

Обернувшись, он бросил угрюмый взгляд на храм. Он находился всё там же, невозмутимый в своей красоте, продолжая насмехаться над ним. С этой стороны его вид был особенно прекрасен, это, должно быть, зависело от рисунка колонн, таких белых на фоне скал. Или же на фоне затенённых фронтонов, как она сказала. Эта часть их разговора была преддверием открытия. Тени, колонны... повторение белых вертикалей рядом с иссиня-серыми...

Внезапно он осознал, в чём дело. Он смотрел на пространства между колоннами так же, как на сами колонны. Эти иссиня-серые вертикали были необходимы для создания образа, хотя их и не было на самом деле — они являлись пустым пространством, неосязаемым воздухом. Тени должны были падать именно так, создавая соотношение частей. Древний архитектор, построивший Неб-Хепет-Ра, вычислил меру для пустоты между колоннами, сделав её столь же важной частью постройки, как и колонны. Он использовал в строительстве пространство как камень, а свет, воздух и тень — как драгоценные металлы, завершающие отделку.

Сердце Сенмута вновь заколотилось: он разгадал секрет. Тут его мысли вернулись к этой надменной маленькой девке, и улыбка стала мрачной. «Клянусь грудями Хатор! — подумал он, вспомнив, как она укатила в Фивы. — Как только я тебя найду, ты будешь моей, невзирая на всё твоё притворство!»

Но огорчение вновь овладело молодым человеком, когда он сообразил, что даже не знает её имени.

— Можно забрать богиню, — произнёс фараон.

Несколько рабов и служителей, находившихся в зале совета, простёрлись ниц на полу. Футайи, царский казначей и хранитель корон, шагнул вперёд, отвесил второй, ещё более глубокий поклон сверкающей богине-кобре, чьё золотое тело обвивалось вокруг диадемы и свешивалось на лоб царя. Затем, почтительно воздев худые руки и растопырив пальцы, чтобы прикрыть глаза от сияния царского лика, он подошёл к Тутмосу и благоговейно поднял корону Египта над его головой.

Когда он повернулся, сбоку выступил помощник и набросил на священный предмет плат из тончайшего полотна. Затем оба они скрылись в дверях, чтобы отнести воплощение божественной мощи фараона в основное место его пребывания — камору, находившуюся под постоянной охраной. Тутмос, на время освободившийся от своей божественности, расслабленно уселся в кресле, потирая обеими руками выбритую старческую голову.

Напряжённость в комнате сразу спала. Слуги принялись освобождать царские ноги от негнущихся золотых сандалий. Один раб поставил на широкий подлокотник блюдо с фруктами, другой налил вина, прочие снимали сверкающее ожерелье, браслеты и жёсткую накрахмаленную юбку, облекая фараона в свободную мантию и мягкие кожаные сандалии. Наконец, почувствовав уют если не душой, то хотя бы телом, Тутмос жестом отослал всех прочь и остался один.

Эта небольшая, изящно убранная комната была его любимой. Гладкий глиняный пол был устлан коврами, стены, окрашенные в нежный жёлтый цвет, украшал рой золотых пчёл. Комната примыкала к спальне, в алькове которой располагалось ложе, украшенное львиными головами; спальня выходила в сад. Глубокое кресло, обитое хорошо выделанной алой кожей, тоже было его любимым. Но сегодня он не испытывал никакого удовольствия ни от кресла, ни от комнаты, а вино, стоявшее на низеньком столике рядом с креслом, лишь напоминало, что пить его не стоит.

На лице Футайи было озабоченное вопросительное выражение, но он молчал. В словах не было нужды. Думы всех приближённых в эти дни были совершенно ясны. Фараон когда-то должен назначить свадьбу своей дочери — почему же не сейчас? Он должен провозгласить своего сына наследником — так почему же не сделать это и не снять тяжесть с души?

«Ну конечно же, почему? — думал фараон. — Они никогда этого не поймут, они не воины. Только воин может понять...»

Наконец он вздохнул, поднялся, прошёл в спальню и вытянулся на ложе.

Ему не спалось. Прошёл час, а он всё ещё лежал, широко раскрыв глаза, на изголовье слоновой кости, уставившись в тёмно-синий потолок алькова, украшенный звёздной картой. Его взгляд скользил по тонким линиям, изученным за двадцать с лишним лет, как черты собственного лица. Прямо над его головой сверкала бычья голова созвездия Мес-Хетиу [50] Мес-Хетиу — Большая Медведица. . Фараон всегда думал, что она больше похожа на ковш для воды. Напротив, на южном небе, звёздная Исида [51] Исида — одно из главных божеств египетского пантеона, богиня супружеской верности, материнства и плодородия, покровительница мореплавателей, сестра и жена Осириса, мать Гора, дочь Нут и Геба. Отождествлялась с планетой Венерой. Изображалась женщиной, кормящей грудью своего сына Гора; женщиной с рогами и солнечным или лунным диском между ними; коровой с диском Солнца или Луны между рогами. с вечными мольбами гналась за призрачным Осирисом, вечно прячущим от неё лицо... «Как я прячу своё от жестокой правды», — думал фараон. Он полежал ещё несколько минут, насколько у него хватило сил переносить собственные мысли. Затем протянул руку и громко стукнул в маленький медный гонг, стоявший подле ложа. Когда дверь отворилась, он произнёс: