Виталий Елисеев - 1941–1945. Священная война

Новый учебный год был тяжелее пережитого. В прошлом году хоть какое-то время, когда наступали сильные морозы, подтапливали классы остатками дров. В школьном сарае их уже не было. Все было повторением прошлого года. Так же писали в тетрадях из газет, сидели одетыми, согревая голыми руками чернила.

Было плохо с одеждой, обувью. Из прежней одежды выросли, другой не было. Ходили в обносках, у кого что в доме сохранилось с довоенного времени.

Носили самодельные бурки, сшитые руками из того, что было в доме, с галошами, если они были.

Весной ушла из жизни у Анны Фоминичны мама. Костик остался один без присмотра. Пришлось брать его с собой на уроки. Он сидел один на последней парте. Маленький голодный ребенок проводил с нами четыре часа. Под конец занятий ему это надоедало. Он начинал играть и мы втягивались в нее.

Он не хныкал, не плакал. Война делает всех взрослее, даже детей. Но все эти трудности не шли в сравнение с постоянным преследовавшим чувством голода, к которому невозможно было привыкнуть, сжиться. Трудно забыть, как загорались наши глаза, когда в класс на перемене после второго урока вносили на подносе небольшую горку черного хлеба, нарезанного на крохотные кусочки. Каждому по четвертушке.

Свою долю хлеба получал и Костик.

С появлением его в классе мы перестали учиться. Баловались с ним на переменках, отвлекались на уроках. Для нас он стал живой игрушкой.

Анна Фоминична сильно переживала из-за этого, но обстоятельства были сильнее ее.

Мы, как и в первом классе, по-прежнему ждали последний урок, если занятия не отменялись по сигналу «Воздушная тревога». Анна Фоминична читала нам новую книгу о жизни Маугли среди зверей английского писателя Киплинга. В классе становилось так тихо, только был слышен ровный негромкий голос Анны Фоминичны. Даже Костик сидел и слушал. Мы снова погружались в сказочный мир и забывали о реально существовавшем, в котором жили.

Шла война, люди терпели лишения, гибли, умирали от голода, но жизнь все равно шла своим чередом и не было силы, которая могла бы ее остановить.

Дорогой папа!

Шлю тебе свой привет и массу наилучших пожеланий.

Поздравляю с Новым годом. Папа нас скоро отпустят на каникулы на 10—15 дней. Папа я чувствую себя хорошо. Учусь я тоже хорошо. Юрка все отнимал открытку и говорил, это мне папа прислал. Папа присылай открыток хороших, я альбом сделал, а открыток нет. Папа, мама просит прислать денег, если есть, на молоко.

Привет от дедушки, бабушки, тети Полины, мамы, тети Маруси, Тони, Алика и Юрика.

На передовую.

Вот такое письмо с рисунком послал папе на фронт в конце декабря 1942 года. Он его сохранил.

Написанное карандашом, детским почерком, оно обращает на себя внимание не столько текстом и содержанием, сколько с огромным старанием выполненным рисунком и является большой ценностью как память о войне.

Старшему брату Вали Чувыриной было лет шестнадцать. Тщедушный, низкорослый. Откуда-то у него появилась лошадь и легкие двухместные сани. Раскинувшись на них в длинной овчинной шубе, с кнутом в руке, разъезжал по городу. Предпочитал галоп. По-другому не признавал. Любил крутые повороты, когда забрасывало сани и оглоблями чуть не валило лошадь.

Однажды на повороте сани перевернулись. Он вылез из-под них, поставил на полозья и стал нещадно бить лошадь кнутом, вымещая на ней злобу.

Брату Чувыриной нравилась наша Тоня Давыдова. И этому не приходилось удивляться. Ребята в классе были влюблены в нее одну, но об этом предпочитали молчать и свою любовь к ней прятать глубоко в сердце. А было нам в то время по 10—11 лет.

Перед окончанием последнего урока, он подъезжал за ними к школе, выходил из саней и с кнутом в руке прохаживал взад-вперед. Стоило лошади начать бить копытом или двинуться, тут же следовал грубый окрик «Стоять, падла!», сопровождаемый ударами кнута. Лошадь замирала, испугано тараща и водя по сторонам глазами.

Как хотелось подойти к ней и погладить ее, но кое-кто из класса за это уже успел испытать на себе силу его кнута. Брат Чувыриной не церемонился.

Валя и Тоня усаживались в сани, брат между ними, резкий удар кнута и окрик. Лошадь мгновенно срывалась с места, переходила на галоп, широко разбрасывая задние копыта.

Тоня жила в следующем за Анной Фоминичной доме.

Это продолжалось месяца полтора. А потом брат Чувыриной неожиданно пропал, как и появился. Валя несколько дней отсутствовала. Пришла похудевшая, осунувшаяся. Мы уже знали, что ее брата убили.

Солнышко моё, Натусенька!

Получил твоё письмо от 17/П-43 и мне стало грустно. Я ярко представил себе всю ту картину и моё сердце мучительно сжалось.

Такая тоска напала, но время знаешь такое, что нужно держать себя в руках – будет время, надеюсь и всё пройдет, враг будет уничтожен и мы заживём спокойно.

А сейчас, конечно, трудности будут. Мне так хочется видеть тебя, облегчить тебе жизнь, но об этом можно только мечтать. Об одном я прошу тебя, как бы трудно не было, не падай духом. Упадок духа, воли в каждом из нас ведёт к потере воли всей массы. А ведь нам нужно победить врага, нам нужно будет восстановить наше народное хозяйство, и здесь нужна будет воля всех нас. Я надеюсь на тебя, ибо я знаю тебя.

Будет время и мы друг с другом об руку пойдём по пути той новой жизни, которая будет после войны, если только суждено будет нам остаться в живых…..

Нет таких крепостей, которые мы не могли бы взять…….

Пока живём на старом месте, но недалёк тот час, когда расстояние, разделяющее нас, будет увеличиваться.

Корней Иванович Чуковский написал замечательную сказку для детей про Тараканище, который запугал даже Слона. Но нашелся Воробей, который не испугался и проглотил Тараканище.

В детстве все читали эту сказку или хотя бы слышали о ее содержании.

Нечто подобное, описанное в ней, произошло и со мной.

После окончания второго класса тетя Маруся взяла мне путевку в тот же пионерский лагерь, как и в прошлое лето. Я был этому рад.

Мишка Граус, едва увидев меня, громко оповестил всех: «Ушат пришел! Бей ушата!» И я получил от него увесистую оплеуху. Но этим дело не окончилось.

На следующий день он принес из дома тонкую бечевку, сделал петлю, крепко стянул мне обе руки в запястьях и паясничая, водил меня несколько дней за собой по коридорам. Ему это нравилось и доставляло удовлетворение.