Реза Амир-Хани - Её Я

– Карим-шлабак, жук ты щёрный, у тебя ражве швоей шештры нету?

Я ничего не понял. Схватил за шиворот этого рабочего паренька, и тут меня сзади сильно ударили по голове. Возможно, дубиной, причем тяжелой. Рабочий паренек крутился и крутился, пытаясь вырываться из моих рук, Карим тоже дрался как мог, потом все выключилось…

…Очнулся я от невыносимого холода. Открыл глаза и понял, что на меня льется холодная вода, причем не каплями, а потоком. Льется прямо мне на лоб, а я лежу под водяной бочкой на улице Моуляви. Для удобства народа такие жестяные бочки стояли на улицах здесь и там, и вот кто-то положил меня под эту бочку и открыл кран, и холодная вода, прямо ледяная, течет на меня. Хочешь не хочешь, но я вспомнил месяц мохаррам [34]. Тут все было наоборот, но тем не менее. Неясно было, кто из злодеев открыл воду.

Я поднялся на ноги и закрыл кран. Увидел Карима, который, по пояс голый, сидел возле арыка. Не обращая внимания на возможных прохожих, он разделся и стирал в этом арыке свою рубашку. Я подошел к нему. В виске у меня стреляло от холода. Карим сказал, что, для того чтобы я очнулся, он положил меня под струю воды. Я осмотрел его. Все черты лица были на месте. Иными словами, очень сильно его не избили. Осмотрел тело: и оно в порядке. Каждая голова смотрит на своего товарища. В этом первое правило дружбы. Черный барашек смотрит на коричневого, на розового… (смотри главу «1. Я»). Я повернул к себе лицо Карима и отшатнулся от вони. Он окунул голову в арык, вынул ее из воды, но от нее все равно воняло какой-то кислотой или аммиаком. Меня затошнило, и я наклонился к арыку, но не вырвало. Карим сказал:

– Мать твою, они, похоже, целую неделю не ссали. Так много в них мочи было. Лоханку каждый накопил. Столько мочи – я и представить не мог! Это не мочевые пузыри, это верблюжий горб! Я слышал, что у девицы Шамси есть брат-дохлик… Хорошо. Действительно оказалось, есть брат, тот самый паренек, с которым вы за грудки друг друга таскали… Да, говорили, брат-дохлик. Но что еще пять братьев – об этом никто не предупреждал. Мать твою так… Хорошо, что тебе этой жидкости не досталось. Они тебя бросили там, где ты упал. И меня особенно не били, только все время ссали на меня. По одному, по очереди. Тебя тогда не было, но мне дочь торговца требухой сказала мол, если дойдет до ушей моего уважаемого брата… Я ответил: нассать мне в уши твоего уважаемого брата! Я имел в виду одного этого. Но шестеро – это слишком! Между нами говоря, нас взяли сегодня в оборот, в клещи взяли… есть понятие – брат жены или шурин, но такое… тут получился коллективный брат, мать его так…

Я запустил пальцы в его мокрые волосы, от которых воняло. Воротило меня от этой самой вони… Как я переживал за него и за эту вонь… Самый мой близкий друг. А дружба не разбирает, приятен запах или нет… И я заплакал… А потом засмеялся и спросил его:

– Помнишь случай с домашним водохранилищем Каджаров?

Он сначала уставился на меня непонимающе, а потом улыбнулся, но из глаз его лились слезы, целая река слез… Он обнял меня. И, всхлипывая, сказал:

– Дорогой мой Али! И у дружбы есть пределы…

Я задумчиво покачал головой:

– Нет. Единственное, что не имеет пределов, – это дружба!

Он, не переставая плакать, продолжал смеяться. Ведь это был Карим! И пошутил:

– Ты прав, черт возьми! Предел есть только у замужней женщины… Да и то это касается только ее дружбы…

В этом же самом квартале Коли и убили потом Карима. Те же самые шесть братьев. Убили кинжалом, и не без помощи Каджара, с помощью Каджара и с помощью кинжала… С помощью кинжала и Каджара, Каджара и кинжала… Каджара-кинжала, кинжала-Каджара… О Аллах! Что я несу? О чем Каджар говорил-то тогда? «Квартал кожевников, нет! Квартал Коли, Шамси, и эти… Кожевенный завод…»

Кварталы есть не только в Тегеране. Они есть везде. Называются, конечно, иначе… В Париже тоже есть кварталы, и много. Например, квартал влюбленных… Так Марьям называла кафе плешивого месье Пернье. Это кафе располагалось между двумя улицами, сходившимися под косым углом. Столики стояли под навесом, на траве, почти не видевшей солнца. Кварталом это место называлось для всех, но кварталом влюбленных его стали звать из-за старика со старухой, которые по вечерам сидели там и вздыхали. Но и после того, как они исчезли, это место продолжали называть кварталом влюбленных, теперь уже непонятно, в честь кого… Где ты теперь, Махтаб?.. Может, его называли так из-за меня и Махтаб, и из-за наших с ней чашечек французского кофе, и из-за газеты «Монд», которую мы оставляли на столе…

Был в Париже и Божий квартал. Это, опять же, мое собственное название, которое я дал одному обнаруженному мною месту на улице, засаженной самшитовыми деревьями. Там была маленькая христианская церквушка, простенькая и без затей, построенная из серого камня вроде речного песчаника. Камни обтесаны и пригнаны один к другому плотно, и меж ними этот старинный цементный раствор, так что ни малейшей щелочки не оставалось. Входной проем в форме полукруглой арки и решетчатая дверь. Крохотная колоколенка, которая на первый взгляд вообще казалась печной трубой, но, заметив колокол, ты понимал, что это все-таки колокольня. Вся церквушка – очень маленькая и уютная. Может, площадь-то она занимала всего в двести-триста квадратных метров. Высота колокольни – метров восемь… Впрочем, что это я? Говорю, словно с торговцами недвижимостью о стоимости наследства, оставленного Хадж-Фаттахом! В общем, церковь маленькая и построенная со вкусом. По утрам, покидая комнату, которую я снимал, я проходил мимо этой церквушки и часто слышал доносившуюся из ее дверей музыку – мелодичный мужской голос и звук органа. Эти звуки доносились из дверей церкви и, минуя жителе Парижа, проходивших через Божий квартал, входили в мои уши. Звук органа входил в мое левое ухо и выходил из правого, а дальше проникал в уши других прохожих – французов. Голос же поющего мужчины входил в мое левое ухо, но из правого не выходил, а оставался в голове. В результате другие жители, проходившие через Божий квартал, голоса не слышали, а слышали один орган, причем не только слышали, но и в такт музыке прищелкивали пальцами и даже пританцовывали. А вот голос мужчины-священника весь оставался в моей голове и накапливался там. Разумеется, я не понимал того, что говорил он в своей песне небесам… Но это было не важно. В нашей собственной стране сколько раз мы слышали хриплые предостерегающие голоса проповедников? Слышали, но не понимали. Не вдумывались в то, что они говорят, – тот же дервиш Мустафа, например… «Собрание друзей Хусейна невозможно вне любви к Хусейну. Почему? Потому что набожный человек – он Бога чтит, о, Али-заступник!..»