Реза Амир-Хани - Её Я

Дарьяни, рассмеявшись, принял из рук Эззати пустой стакан.

– Вот в чем дело, начальник. Так значит, он и тебя… – тут Дарьяни поправился: – он тебя ожег своим языком? Сегодня он не в настроении. И меня вот пытался критиковать, но я его так осадил, что ой-ой-ой… Ты не бери в голову, такой уж он есть. Не трогай его – спокойнее будет. Он и с людьми повыше нас знается и того и гляди проклянет или порчу наведет колдовством своим, спаси Аллах от такого сглаза…

Дедушка, все так же стоя у входа в мечеть, обратил внимание на то, что на другой стороне переулка возле транспаранта Хусейна стоят Мирза и работники-исфаганцы и почему-то не заходят в мечеть. И он отправил Али позвать их.

Вот Мирза и работники штольни подошли к нему. Искандер зарнее предупредил Фаттаха, что сегодня до полудня они будут работать: необходимо было закончить выработку в штольне. И вот теперь они выстроились перед Фаттахом, и Мирза стоял, опустив голову. Обычно быстрый в движениях и говорливый, он как-то странно молчал. И исфаганцы в грязной, перепачканной одежде стояли в тягостном безмолвии. Впрочем, все рабочие сдержанно плакали: слезы текли по щекам. Фаттах первым нарушил молчание:

– Что случилось, друзья мои? Вы хотите больше горевать по моему сыну, чем я сам горюю? Так сказать, чашка горячее похлебки? Одежду бы хоть отряхнули! Мирза! Ты что, онемел, что ли?

Мирза подошел к Фаттаху и обнял его. Тот с удивлением подумал: «Он ведь уже не раз обнимал меня и соболезновал… В чем тут дело?» А рабочие-исфаганцы зарыдали громче. Фаттах даже прикрикнул на них:

– Хватит, в конце концов! Говорю вам, что и горю есть предел. Объясни, Мирза: что случилось?

Наконец Мирза заговорил:

– Господин! Аллах, видно, и вправду разгневался. Одна беда за другой: сегодня за вас Абдель жизнь отдал…

– Кто?! Абдель-Фазул?

– Да, господин! – Мирзе мешали говорить рыдания. – Ближе к полудню это случилось. Сидел на своей табуретке в шахте и все время повторял ребятам: вы слышите, как господин плачет? Он имел в виду господина Вселенной Хусейна. Рабочие отвечали: нет, не слышим. Потом опять Абдель плачет и все повторяет, что он рыдает вместе с господином Вселенной. Ничего, мол, больше не могу слышать, кроме этого плача. Ребята говорят, совсем он был вне себя какой-то. Сидит и плачет, и ничего не слышит. И вот рабочие заметили: потолок штольни зашевелился. Посыпалось с него, они сломя голову выскочили, а Абдель остался внизу, и его завалило…

Фаттах посмотрел на запад, на затянутое тучами темное небо. Таким образом он надеялся, что слезы не польются на землю из глаз. И вновь прозвучали в его ушах недавние слова дервиша Мустафы: «Фаттах! Это для тебя настоящий экзамен, будь твердым. Иначе не бывает, о, Али-заступник!» И негромко Фаттах произнес:

– О, Али! Аллах над всякой вещью мощен…

А рабочие-исфаганцы рыдали так, словно потеряли отца:

– Хозяин! Из-за нас он погиб…

Фаттах опустил голову. Решил, что в этой ситуации он должен быть максимально твердым. И приказал Мирзе:

– Ступай к проповеднику и скажи ему, что наш траур сегодня – по Хусейну. Наше частное горе – ничто по сравнению с мучениями господина нашего, Хусейна. Это испытание… Пусть он в молитвах начинает с имени Хусейна, он – больше нас. Это траур по Хусейну, а потом уже по моему сыну. Аллах знает, что для меня тут нет разницы…

На Фаттаха обрушилось тяжелейшее для любого человека горе, однако он держался. Вся его энергия была направлена на то, чтобы быть приветливым со всеми. Приветливость и вежливость – долг принимающего гостей хозяина, в противном случае этот хозяин плохо делает свое дело. И если кто-нибудь из приглашенных не пришел, то Фаттах винил в этом только себя: «Непременно где-то я возроптал на Бога из-за смерти сына. Непременно где-то я проявил невыдержанность. Наверняка счел свои трудности более значимыми, чем трудности других. Но истину не скроешь. Гибелью Абделя Аллах дал понять, что мои трудности – это пушинка, ведь я не погиб мучительной смертью. Есть люди, принявшие куда большие муки, чем я…»

Фаттаха вывели из задумчивости громкие возгласы Эззати. «Что еще за бучу поднимает наш холостяк?» Против мечети остановился черный «Форд». Он походил на «Форд» мужа тетки Али, но, пожалуй, был более новеньким и чистеньким. Вышел водитель и открыл пассажирскую дверцу. И вот Эззати уже оказывал знаки почтения, согнулся в поклоне и поцеловал руку вышедшему из машины. Это был Кавам эс-Салтане! А ведь по сведениям Фаттаха, он был в отъезде, в Европе, – видимо, только что вернулся. Фаттах был удивлен. Вроде бы у них не было общих дел, память ничего ему не подсказывала… «Может, когда-то давно кирпич у нас покупали? Да нет как будто… Может, когда-то посылали ему сахар, песок сахарный, или он как-то был связан с сахарными делами? Тоже нет…» Между тем Кавам освободился от почтительного Эззати и подошел к Фаттаху. Правой рукой сильно сжал его руку и очень официальным тоном произнес:

– Да пошлет вам Аллах выдержку, хаджи! Всевышний собирает свой букет. В Тегеране семейство Фаттахов уникально своим благородством, и в этом семействе, пожалуй, не было более благородного члена, чем покойный. Не думайте, что в политических кругах этого не понимают…

Опираясь на посох, Кавам пошел дальше, к Али. Прижал мальчика к своему большому животу и груди. Погладив его по голове, сказал:

– Будь достойным своего отца. Твой отец был настоящим человеком, он был лучше всех нас…

Затем, так же опираясь на посох, он подошел ко входу в зал мечети и снял обувь. Эззати был уже тут, наготове и взял его туфли. Все встали в мечети, освобождая ему путь, и Кавам прошел вперед и сел перед минбаром, рядом с дервишем Мустафой. Эззати, продолжая крепко держать туфли Кавама и не обращая внимания на проповедника, громко объявил:

– Да будет благословен добрый знак присутствия его высокопревосходительства! Вознесем молитву!

Хотя Кавам, строго посмотрев на Эззати, сказал, что не нужно этого делать, некоторые хором прочитали молитву, другие хранили молчание. А сам Кавам обменялся приветствием с дервишем Мустафой и склонил голову, слушая проповедника. Ему принесли кофе. Взяв маленькую чашечку, он предложил ее дервишу, но тот отказался. Тогда его высокопревосходительство с важностью и с удовольствием выпил кофе.

Фаттах также из уважения к гостю вскоре оставил свой пост у дверей и, войдя в зал мечети, сел рядом с Кавамом, между ним и дервишем. Каваму с его полнотой как будто трудно было сидеть на полу, и Фаттах предложил:

– Ваше высокопревосходительство! У вас больные ноги, мы знаем. Сейчас принесут кресло…

– Нет-нет, хаджи! Спасибо, но не нужно. Слава Аллаху, ноги мои получше стали. Эту боль в ногах – хронический ревматизм – я получил во время тюрьмы, куда меня бросил этот подлец и негодяй…