Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4.

"И чего оно такое? — дивился про себя Ермоха. — Кабы кто другой так поступил, оно бы и не удивительно было, потому што так и полагается у добрых людей, но на Шакала-то это уж никак не похоже! Не-ет, неспроста все это, наверняка он с меня за все это слупит! Ну и пусть, лишь бы сироток-то было чем питать наперво, а там видно будет, што-нибудь придумаем".

Еще более удивился бы Ермоха, если бы узнал, что расщедриться так Савву Саввича принудил сын его — Семен! Два дня тому назад Савва Саввич вновь заговорил с Семеном о том, чтобы не отдавать детей Ермохе. Но Семен был непреклонен и даже посоветовал отцу снабдить их на дорогу продуктами.

— Это с какой же радости-то? — ужаснулся он и уставился на сына непонимающим взглядом. — Вить Ермошка-то, тово… к дедушке их повезет, к свату Федору! Значить, он должен их и содержать теперь.

— Должен? — саркастически усмехнувшись, переспросил Семен и впервые в жизни заговорил с отцом резко поучительным тоном. — Удивительно, как это ты не понимаешь самых простых вещей? Неужели ты взаправду думаешь, что сват твой Федор так вот и обрадуется внукам, да еще Ермоха привез бы их к нему без ничего. А если он еще и про Настю расскажет, а оно так и будет, тогда что? Привет пошлет тебе сват, благодарность? Рассуждаешь, как ребенок малый! Ты, тятенька не во гнев тебе будь сказано, глупеешь год от году на старости-то лет!

— Конешно, где уж нам теперь, — отвернувшись, старик дрожащей рукой потянул из кармана платок, вытер им вспотевший лоб, порозовевшую лысину и продолжал сникшим от обиды голосом: — Пока ростил вас, выучил… в люди вывел, значит, тово… годен был! А теперича вот дитем малым стал, оглупел.

— Ты, тятенька, не обижайся, а выслушай, я дело говорю: выдай Ермошке мешка три-четыре муки, мяса, масла, еще чего там потребуется. У Федора достатки сам знаешь какие, нужда во всем, вот и обрадуй его, да еще и коня одного пусть оставит ему Ермоха. Да и корову пообещай, не жалей.

— Боже ты мой! — всплеснув руками, ужаснулся Савва. — Вон сколько добра им. Да ишо и коня, корову, это за какие же заслуги?

— За такие, что задобрить надо этим Федора! Хуже будет, если он сам за этим заявится к нам и потребует на внуков, что им полагается! А если еще прибудет с таким требованием в тот момент, когда красные к нам нагрянут, так он нас догола разденет!

— Да неужто и красные могут до нас дойти?

— А чего же им не дойти-то? Макарка Якимов совсем недалеко от нас орудовал! Нагнал холоду генералам нашим, и ничего мудреного нет, что и к нам заявиться может. И еще тебе мои совет, с беднотой нашей аккуратнее будь, забудь на время про всякие там долги, не притесняй, не озлобляй людей.

Ничего не знал об этом разговоре Ермоха. Однако и он покривил душой перед хозяевами, сказавши им, что повезет детей к отцу Насти Федору Чмутину, а повез их к матери Егора — Платоновне.

Редкостное это явление, когда радость и горе приходят к человеку одновременно. А у Платоновны оно так и получилось: она и радовалась, что дожила до внуков, о которых мечтала много лет, и горько плакала, нет у них ни отца, ни матери. Приняв от бабки Василисы внучку, опустилась она на скамью, свободной рукой притянула к себе внука и залилась слезами.

— Вылитый Егор, — беззвучно, одними лишь губами шептала она, целуя внука, — ласточата вы мои, сиротинки горькие, — слезы душили Платоновну, туманили глаза.

В этот момент она не слышала и не видела никого, кроме внучат. Бабка Василиса молча сидела рядом, слова сказать не смея объятой горем бабушке. Тут же стоял и Ермоха. Очень хотелось ему обрадовать Платоновну сообщением про Егора, но, опасаясь, что и радостная весть, да еще сказанная так неожиданно, может сразить горемыку мать сердечным припадком, решил поведать ей об этом не сразу, а исподволь.

— Ничего, Платоновна, — заговорил он, присаживаясь рядом, — шибко-то не убивайся. Будет ишо на нашей улице праздник, будет! Не сумлевайся!

— Ох, дядя Ермоха, — концом головного платка вытирая слезы, словно от сна проснулась Платоновна, — какой уж теперь для меня праздник! Хоть внучат-то привез мне, спасибо, все-таки утеха в горе моем лютом. Да и помогать мне внучек-то будет, корову напоит, накормит, дров принесет в избу.

— Я. бабушка, и воду буду возить на саночках, — с живостью отозвался молчавший все время Егорка. — Деда Ермоха мне санки сделать посулил. Верно, деда?

— Верно, Гоша, сделаю тебе саночки. К рождеству приеду вас попроведовать и саночки тебе привезу. — И, гладя мальчика по русой головенке, решился Ермоха заговорить про Егора. — А приеду обязательно, пшеницу свою, с присевку, измолочу, ярицу и привезу вам. На зиму хлеба вам хватит, а потом ишо заработаю, а там, гляди, и война закончится, да и про Егора-то мы ишо путем-то не знаем, а вдруг да живой он?

— Нет, дядя Ермоха, — тяжелехонько вздохнув, горестно покачала головой Платоновна, — с теми он был, каких сказнили злодеи в Тарской! От верных людей слышала.

— Был там и Егор, верно. Да вить побили-то злодеи не всех, Платоновна, человек пять, а может, и больше, спаслись, ушли от смерти.

— Слава те господи, — перекрестилась Платоновна, — только вить неизвестно, какие это люди-то?

И по тому, как насторожилась Платоновна, какой надеждой загорелись глаза ее, Ермоха понял, что теперь можно сказать ей про Егора:

— Тоже ушел, радуйся, Платоновна, живой Егор!

Охнула страдалица мать и чуть внучку из рук не выронила, хорошо, что бабка Василиса успела подхватить ее.

— Неужто… правда? — с трудом выговорила она, глаз не сводя с Ермохи.

— Вот те истинный Христос! — перекрестившись на иконы, Ермоха подробно рассказал о встрече с Рудаковым, который лично видел Егора выздоравливающим после тяжелого ранения. Платоновна слушала, млея от счастья, а слезы, крупные как горошины, катились и катились по впалым щекам. И вдруг она, спохватившись, насторожилась:

— А чего же он не известил меня ни единым словом? Вить уж пятый месяц идет, как их казнили?

— Нельзя было, Платоновна, полк ихний все время в тайге обретался, бои шли страшенные. А потом и раненый Егор-то был шибко! Выздоравливает теперь, спасибо дохтурам ихним. Не-ет, Платоновна, живой он, не сумлевайся. Не буду же я врать тебе, дело это не шутейное!

Теперь уж Платоновна уверилась, повеселела, радостью светились глаза. "Слава те, господи, оглянулся на нас милостивец наш, — твердила она и только теперь вспомнила о гостях. — Ох, да што же это я гостей-то дорогих не привечаю!" И, по-молодому вспрянув со скамьи, чуть не бегом в кутнюю половину.

— Вы тут гоношитесь, — заторопился Ермоха, — а я пойду с конями управлюсь да мешки-то в сени занесу.

В морозный декабрьский день из Читинской тюрьмы в Сретенскую доставили новую партию арестованных, в их числе три женщины.