Сергей Жоголь - Пращуры русичей

Жрецу принесли жертвенных животных, собаку и петуха, подвели молодого и статного жеребца. В считанные мгновения жертвенный нож жреца сделал своё дело. Когда с невинными тварями было покончено, двое бывалых рубак из числа нурманов огромными топорами изрубили туши животных на куски и бросили их на палубу драккара. Всё это происходило под всё те же звуки труб и заунывные песни плакальщиц из числа пленниц, пригнанных варягами к месту погребения.

Кто-то промелькнул пред глазами и на мгновение Даньша потерял пленниц из виду. От кучки женщин отделилась укутанная в плащ фигура.

– Кто это? – прошептал Даньша в самое ухо Лейву, не удержавшись.

– Это новая служанка конунга, она будет сопровождать его по дороге в Вальхаллу.

– С ней поступят так же, как и с животными?

– Её удушат, – равнодушно заявил кто-то из стоящих поблизости.

– Говорят ваш конунг пообещал её детям жизнь и свободу, если она добровольно взойдёт на жертвенный огонь, – почёсывая бороду прорычал здоровенный нурман, обращаясь к говорившему. – Я слышал, эта тир 60очень хороша, так, что нашему старику-конунгу можно сказать повезло, – и здоровяк рассмеялся собственной шутке.

В этот момент женщина откинула капюшон и подошла к жрецу. Она стояла с гордо поднятой головой и смотрела на собравшуюся толпу надменным, твердым взглядом. Даньша от удивления охнул.

– Да ведь это же… – оглушительный рёв помешал парню договорить.

В несчастной Даньша узнал бывшую хозяйку, жену погибшего ярла – Вандис.

Под звуки труб, сопровождаемая жрецом, новоиспечённая тир, взошла на палубу, корабля.

– Вот такая штука судьба, вчера жена воина, сегодня лишь несчастная жертва для жадных до крови варяжских богов, – заявил с сожалением Лейв, поглядывая на бывшую хозяйку, а ведь ей я тоже обязан жизнью.

Даньша лишь опустил голову. Бывший датский викинг, повторил его недавние мысли. Вот и он, Даньша, недавний трель, потом пленник, а сегодня уже снова свободный человек. Юноша провёл рукой по горлу, тугой ошейник больше не сжимал ему шею.

Погребальный огонь разгорался медленно, разнося густые клубы дыма. Несмотря на обилие сухих дров и горючего жира, с неба падала влага и мешала пламени разгореться, но всё же, спустя некоторое время, красные языки охватили корабль и всё, что было на нём, Даньшу обдало жаром.

– Что же случится завтра, как снова судьба пошутит над нами?

Пламя поднялось до небес, прислуга готовила столы для предстоящей стравы 61. Воины русы, воины нурманы и новгородский посол Гончак сегодня покидали этот мир, следуя каждый в свой загробный мир, тот в который он верил при жизни. Кто-то из певцов затянул протяжную песню:

Впервые, за последние месяцы, ему удалось оторваться от дел и выехать за город. О том, что бы навестить семью, оставленную в Изборске, он теперь только мечтал. Бывший воевода и представить себе не мог, что, став новгородским посадником, наживёт кучу болезней, станет нервным и раздражительным. Будучи воеводой Изборска, Елага занимался содержанием и обеспечением местной дружины, безопасностью городка, и прилегающих к нему земель. Став посадником Новгородским, он столкнулся с множеством прочих проблем и забот, которые, как выяснилось, оказались для него непосильной ношей. С утра до ночи приходилось выслушивать вечно ворчливых и всем недовольных горожан. То мужики из за клочка земли полаются, где чей надел, да кто им по праву владеть должен, то купцы местные с гостями заморскими в цене на товар не сойдутся. Так не говорят, а всё орут, того и гляди, как бы за ножи да топоры не схватились. Любит люд новгородский погалдеть да поспорить, а дай мужикам волю, так они и силушку в ход пустить готовы. Ни один вопрос, ни один суд без посадника не обходится, а коль уж судить да рядить, так по справедливости надобно, а не как придётся. А как по справедливости, так ведь всем и не угодишь. Те, кого обделил, глядишь, и обиду затаить могут, потом ходят злобу в сердце носят. А Елага, хоть и воин от роду, суров да беспощаден в боях, а в жизни то совсем не таков. Большое сердце у нового посадника, большое и доброе. Трудно ему, когда люди про него злое наговаривают, от того и хмурый он вечно, не по нему такая жизнь.

Пока у кривичей воеводствовал, так там ведь всё иначе было, по-другому.

Где враг, где свои, особо думать не надобно. Дружине спуску не давай, что бы не ленились, а уж врагу и подавно. Врагов бил воевода, не щадя. Не щадил при том, ни дружину ни себя самого, а в городе что? Тут свои, как их унять? По мирному ведь надобно, тут силу не применишь. За этот неполный год, пока он в Новгороде посадником сидел, Елага истощал, осунулся, постарел и лицом и душой. Голова, напрочь, облысела, да и в бороде волоса русого не сыщешь, одна седина. Зачастую друзья да знакомцы прежние уж и не признавали сразу, в старике этом некогда грозного и могучего воина славянских земель.

А тут недавно ещё напасть приключилась. Двое племенных вождей из ильменских словен меж собой повздорили. Не то из-за того что кто-то девку из дома без согласия родичей умыкнул, не то какая другая причина была, времени на разборы у Елаги не было. Началось как всегда с мордобоя, а закончилось тем, что прибили двух мужиков до смерти, и тут пошло, взялись мужики за топоры. Кровь пролилась, сцепились не на шутку, могло всё большой бедой обернуться. Хуже нет когда род на род идёт, да к тому же вожаки ещё и всех соседей к своей разборке привлечь норовят.

Пока Елага воев скликал, что бы смуту унять, так те деревеньки боярин Вадим замирил. Хотя что говорить, не замирил, а силой унял да успокоил. У Вадима Храброго дружина своя, да такая, что покрепче городской будет, в боях проверена. Налетели на смутьянов, плетьми да конями толпу разогнали, точно баранов. Такой жути на мужиков нагнали, что те про пересуды и думать забыли. Вроде бы хорошо всё, да только у Ерги мысли закрались. Вадим ведь не только бунтарей унял, а ещё и плату с них взял, за беспорядки учинённые. Взял не только с ильменцев, но ещё и с соседей их, эстов, их тех, что собирались бунтарей поддержать. А добро, что воины его взяли не в казну городскую, а себе прибрал. Мол, дружина то моя, так и прибыль мне, войску на прокорм. Вроде бы правильно то, да только не совсем. Подати со своих брать, то княжья забота, а коли нет князя, тогда что? Елага было попытался с боярина Вадима к ответу призвать, но тот в ответ лишь посмеялся.