Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый

- Почувствовали литовцы тогда твердую руку Москвы.

- Почувствовали, да все-то неймется… Сам, отче, говоришь, что волчонок Ягайло. Коварен, тщеславен, норовит сзади укусить. Власть ему досталась немалая. Родного брата согнал с отчей земли, а мы приютили. Думаю, Мамай Ягайлу настойчиво будет склонять идти с ним на Москву…

Владимир протянул Пересвету руку, да не мог обхватить широкую, как лопата, мосластую ладонь чернеца. Улыбнулся:

- Такой рукой, отче, камни дробить можно… Быстрой походкой вошел Дмитрий. На нем был теплый кафтан, перепоясанный широким кожаным ремнем, на котором висел меч, на ногах зеленые сафьяновые сапоги, на голове высокая шапка, отороченная бобром. Пересвет поклонился. Серпуховской встал со скамьи, застеленной узорчатой япончицей [42] [42] Япончица - покрывало. , немало удивленный появлению великого князя.

- На кремлевские стены снова хочу взглянуть, - сказал Дмитрий, жестом приглашая брата и Пересвета последовать за собой.

Вышли на Соборную площадь. Над кремлевскими церквами низко плыли тучи, тянуло северным ветром.

- Дней через пять точно снег ляжет, - сказал Пересвет. - Санный обоз соорудим и прямо вдоль Москвы-реки на Коломну до Оки, а оттуда по Оке, через реку Проню до Рановы - притока Прони, а там и Рясское поле. От него до верховьев Дона рукой подать: через Хупту и реку Рясу. А Доном в Москву возвернемся…

- Хорошо, отче, знаешь дорогу, - одобрил Дмитрий.

- Не раз, великий князь, хаживал с поручениями по монастырским делам с этим посохом, - Пересвет стукнул по гладким камням, настеленным на площади. - Бывал я и в Рязани, в Скопине, в Пронске, на Рясско-Рановской засеке. Владимир Андреевич, - повернулся к Серпуховскому, - я знаю, и тебе в тех местах бывать приходилось…

- Верно, отче, видел и Рязань, и Скопин, я Пронск на высокой горе: главы его церквей будто в вышине парят. Теперь там Даниил княжит. Этот сокол летает высоко: они с Дмитрием на Воже Бегичеву рать совместно секли.

- Если б завсегда так было: и рязанские, и прон-ские, и тверские, и суздальские, и московские люди на поле брани бок о бок стояли. Русь не несла бы столько времени ярмо ордынское. И не били б нас на Калке, и на Сити… - вырвалось горько из уст московского князя.

- Да, может, сейчас по-другому будет, - сказал чернец. - Теперь уж натерпелись от Орды за столько лет. Пора понять, что к чему…

- Жди, поймут удельные. Их гордыня впереди разума бежит, словно гончая впереди охотника. Вот и приходится на них арапник держать, - Дмитрий вытянул из ножен до половины меч и с силой бросил его обратно.

У башни Владимир пропустил вперед брата, придержал за руку Пересвета и тихо сказал:

- Помнишь, отче, ту, первую тайну, которую я поведал тебе ранней весною?..

Монах вскинул глаза и выразительно взглянул на Владимира Андреевича: «Как не помнить?» Владимир одобрительно кивнул:

- Я говорил великому князю, что тебе можно доверять, как самому себе… Поэтому хочет он показать потайной ход в кремлевской стене, о котором знают немногие. Без доверия нам совместно и в путь пускаться нельзя…

Пересвет увидел массивную железную дверь.

- Этот ход, отче, идет к Москве-реке, а строили его лучшие каменотесы. Видел каменную мостовую на Соборной площади? Их работа тоже.

Дмитрий вдруг спросил:

- Владимир Андреевич, как звали их главного, которого я велел наградить по-княжески?..

- А-а-а, того, рыжего. Да я позабыл его имя…

«Знает или не знает, как я мастеров наградил?.. - подумал Владимир. - Не знает, пусть останется в неведении, а если кто доложил - авось, не осудит… В наш век, когда страшная измена не считается более греховным делом, как же иначе обеспечить безопасность великокняжеской жизни и его домочадцев, да и всего Кремля?..»

Когда московский князь спросил брата об имени рыжеволосого, Пересвет сразу вспомнил, какую награду получили каменотесы за свою работу… И тяжелым бременем легла на его плечи еще одна тайна, которую только что открыл ему великий князь, ход в кремлевской стене…

Постояли возле башни, обозревая сверху окрестности Москвы. Хорошо были видны Глинищи - одни яблоневые сады. Девять лет назад выжгли их литовцы да и свои же русские мужики из Твери. Но после ухода вражеского войска снова посадили москвичи деревья, и они уже второй год плодоносят. За Глинищами - Самсонов луг на берегу Яузы, сейчас с рыжеватыми подпалинами, а весной буйно-зеленый. За рекой начинается посад: крытые соломой избы ремесленников и рубленные из дерева боярские хоромы с широкими подворьями. Оттуда в воскресные дни к кремлевским стенам тянутся бесконечные обозы с пшеницей, рыбой, глиняными горшками, пенькой. Останавливаются на торговой площади, разгружаются, и начинается продажа.

Шум, гам. Шныряют меж возов мальчишки и нищие; пророчествуют, гремя цепями на ногах, юродивые; скоморохи на подмостках дудят в сопелки, смеются, зубоскалят, изображая пузатых бояр, поют частушки. Ходят мужики с медведями, заставляют зверей показывать разные фокусы.

А вдоль торговой площади на деревянных рядах раскладывают свои товары, которые хранятся в каменных амбарах, заморские купцы. Местным московским не велено из-за тесноты на площади свои амбары строить, так они поставили сбоку церковь, из-за толстенных стен похожую на куб, якобы молиться. Дмитрий проведал, что в её подвалах товары берегут. «Ишь, шельмецы, случись пожар - ни один огонь в камень не проникнет», - подумал тогда великий князь.

А товаров на рядах с каждым годом все больше и больше становится, и чего только тут нет: иранские шелковые ткани, медные и серебряные кумганы, китайские узорчатые япончицы, туркменские ковры, фрязские чаши, венецианское стекло, булгарские цветные кафтаны, кожухи из греческого оловира [43] [43] Оловир - толстая ткань с золотой нитью. . Разная мелочь: костяные и деревянные гребни, лож-гки, чашки и солонки, разукрашенные цветами, глиняные горшки, кринки, игрушки, свистелки, ножи, топоры, вилы… А по Москве-реке торопятся новые суда, пристают к берегу, люди с них кидают трапы и начинают выгружать из трюмов тюки и бочки, грузят на подводы, везут к торгу.

И несмотря на крики, шум и гам, до слуха доносится перестук топоров из Чертолья и посада: там новые избы ставят, видно, как тянутся туда телеги с ошкуренными бревнами.

Видно, по рукам и ногам захотел связать князь Владимир Андреевич троицкого монаха, раз к одной тайне присовокупил другую, дабы не было ему иного пути, как с московским князем, - а другого уже и не будет: отныне для Александра каждая стена в городе и каждый куст в поле будут иметь свои глаза и уши… Да это и не в тягость Пересвету: он и так предан всей душой Дмитрию Ивановичу. Вся жизнь Александра в его воле, и он отдаст её за него не задумываясь, потому что с именем московского князя связано великое дело - дело освобождения Руси от ордынского ига.