Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый

Вошел Секиз-бей, за ним Серпуховской, Бренк, затем Боброк-Волынец, распарившийся, красный, как новый червленый щит.

Сели за стол.

- Ну теперь, Карахан, выкладывай, что хотел сказать. Да смотри, не лги… Что Мамайка замышляет супротив Москвы?.. - приказал Дмитрий.

Чувствуя легкость от чистого тела и от потеплевшего после бани княжеского взгляда, мурза стал рассказывать все от начала до конца - и про свою жизнь, и про хана Мухаммед-Буляка, как его на пиру убили стрелой, и о его любимой Гулям-ханум, которая была тайной наложницей Мамая, и почему в Литву к Ягайле Ольгердовичу хотел сбежать. Наконец мурза подошел к главному и сообщил, что собирает к лету следующего года Мамай большое войско, чтобы идти на Русь. Намерение у него серьезное, уж больно досадила ему Москва, а помогают ему в этом деле генуэзцы, которые сидят в Крыму и с которыми связан Мамай по рукам и ногам еще со времен своей молодости. На их поддержку он здорово рассчитывает.

- Ну, что Мамай войско собирает, мы уже знали, а вот что фрязы нам лиха хотят чинить… За эту новость спасибо… Ах, собаки! А мы ихним купцам торг предоставили чуть ли не во всей Руси; и в Нижний свои товары возят, и в Ростов, и в Суздаль, и в Тверь, и в Москву…

Дмитрий вдруг ударил кулаком по столу, так что подпрыгнула посуда:

- Пусть собираются, а мы дремать не будем. Мы тоже соберем свою рать. Да такую, какой еще не было. Насмерть драться будем. Насмерть! А купцов фряжских гоните в шею… Чтоб и духу их не было! Псы поганые…

Боброк укоризненно посмотрел на Дмитрия. Но ничего при мурзе не сказал.

После этого уже тише и обстоятельнее потекла беседа. Секиз-бею велели увести Карахана: остались трое князей и боярин Бренк.

Первым слово взял Серпуховской:

- Ты, Дмитрий, удивился, что фрязи держат сторону Мамая… А я давно уже заметил эту взаимосвязь, и не изумлюсь, если и Ягайло поддержит ордынцев. Карахан говорит о фрязах, которые проживают в Крыму; ниточка-то, думаю, дальше тянется… Вплоть до Ватикана, до самого папы… Наверняка с ним и Ягайло общается. Отец его Ольгерд перед смертью к православию склонился, даже схиму принял. Только Ягайло - не Ольгерд, он заядлый католик… И фрязы, и Литва мечтают Русь окатоличить. Они на Мамая и делают ставку.

- Я согласен, - кивнул Боброк. - И Карахан пробирался в Литву - неспроста…

- Говорит, что спасался от гнева Мамая… - уточнил доселе молчавший Бренк.

- Вот это еще раз и надо проверить… Мурзу Карахана после чистой баньки поместим на грязную соломку в темнице… Да еще раз попытаем…

Разошлись по своим покоям поздно. Дмитрий прошел на женскую половину великокняжеского терема. Дуняша сидела у окна и расшивала разноцветным бисером сорочку. Увидела Дмитрия, поднялась, обняла мужа крепко за шею, вдохнула банный запах его тела и заговорила, обдавая его лицо жарким дыханием:

- Любый мой, Митюшка. Сокол ясный… Воз-вернулся. Я ждала, думала - сразу забежишь; да узнала: Черкиз пленного захватил… Начала Васеньке сорочку вышивать. Растет воин-то наш. Весь в тебя неугомонный… - отложив шитье, села на лавку. - Перед твоим приездом так меня напугал!.. Гляжу в окно, бегут мамки да няньки, в руках сабельку держат, ту, которую ты ему подарил. А сабелька-то вся в крови. Я, как увидела кровь на ней, чуть не обмерла: думала, с Васей что случилось… А оказывается, он этой сабелькой поросенка митрополита Киприана порешил… Пришлось оправдываться…

Дмитрий захохотал, скидывая с себя кафтан, на глазах даже выступили слезы:

- Поросенка, говоришь… Митрополита… Зря ты оправдывалась перед этим боровом: всё морду к Литве воротит… Алексий был другим: за Русь радел, за народ русский. Так же и отец Сергий. Просили мы его с Владимиром великий сан по смерти владыки Алексия принять, не захотел. Я понимаю его: в тени оставаясь, лучше вершить святое дело - русского человека проповедями к защите земли своей готовить!.. Прислал он тебе бочонок сушеной малины, о твоем здоровье справлялся, желал многие лета…

- Благодарю. А ты Васеньку-то, Юрья да Андрюшеньку, как отдохнешь, позови да приголубь. Скучают они по тебе, Митя. Ты все в разъездах, все в делах пребываешь…

- Не могу иначе, голуба моя. Великие дела предстоят впереди. То, что многих я князей под свою руку привел, еще полдела: Мамая воевать надо… Вон рязанский князь Олег Иванович, сказывают, обижается на меня: почему дал снова Рязань сжечь, почему не встретил Мамая, как в прошлом годе встретил на Воже Бегича?.. А Мамай - это не Бегич: к битве с черным темником готовиться надо основательно. Когда он придет, с ним вся ордынская сила будет. Давеча в бане я погорячился маленько: велел фряжских купцов в шею гнать… Сказывал Карахан, что крымские фрязы с Мамаем снюхались, помогают ему про-тиву нас рать собирать… Так что против Руси не сила пойдет, а силища… А я хвастаться начал, мол, и мы соберем. Да на меня так посмотрел Боброк, правильно говорят, не хвались, на рать едучи, а хвались, с рати возвращаясь… С умом надо действовать! А поразмыслив, решил: рано нам фряжских купцов гнать, пусть торгуют, пусть в Генуе и Кафе думают, что ничего нам про их планы не известно. А если дело завершим победно, я им все припомню… Мы с Владимиром и Бренком поедем вскоре на Рясско-Рановскую засеку на разведку. Хорошо, что на долгое время мы с Владимиром останемся наедине… Редко приходится быть вместе… Он все в походах.

- Любишь ты брата, Митя.

- Я бы, наверное, не менее любил и родного брата своего Ивана… Но его нет в живых, Царство ему Небесное! А Владимир - храбрец… умница… Как любить-то его?! В Троицкой обители это он придумал предстоящую поездку… И все с ним согласились. Для того мы и инока Пересвета, который дороги хорошо знает, взяли. Почему Владимир предложил сие? Ходила Орда на Москву со стороны мордовской земли по Волге и Оке, и Батый так ходил, и Бегич. Вот поэтому поведет нас Пересвет на Рясское поле, на случай, если Мамайка пойдет со своими войсками по Волге и Оке… Ведь Рясское поле, точь-в-точь как Куликово, реками огорожено да еще и болотами: потому ордынской коннице здесь не развернуться, не сможет она обжать наши полки… А если Мамай на Москву по Дону пойдет, для битвы с ним Куликово поле сгодится…

- Любый мой, а разве ты не можешь положиться на свои дозоры и не ездить сам на Рясско-Рановскую засеку, чтобы не рисковать? - допытывалась Евдокия у мужа.

- Почему не могу? Могу. Только ты покажи мне того полководца, который бы не хотел своими глазами увидеть места будущих сражений и не изучил их…

- Снова мне волноваться за вас - за тебя и Владимира.

- За брата есть кому волноваться… Елене Ольгердовне.

- Вижу, Митя, что они стали относиться друг к другу с прохладцей.

- Милушка, это тебе только кажется.