Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев

– Да, как же я мог забыть ее? – молодой человек погрузился в сладкие воспоминания, перед его мысленным взором предстала юная девушка – его первая любовь.

– Анна родила сына, твоего сына, государь.

– Все таки сына, – воскликнул он и рассмеялся.

– Мальчик растет крепким и здоровым, Аннушка назвала его Андрей.

– Андрейка… Какой он из себя?

– Ну… коренастый, крепкий, светлокожий, рыжий.

– Рыжий, – повторил Григорий и какая-то легкая теплота наполнила его сердце, он попытался представить себе своего родного сыночка, ему казалось, вот к нему по влажной траве бежит босоногий мальчуган, ветер ласково играет в его волосах, отливающихся медным цветом в лучах солнца, вот мальчик подбегает к нему и он, ласково целуя сына в щеку, берет его на руки и несет в просторный дом, где в печи варится обед, а красивая молодая женщина встречает их, протягивает к ним руки и они все втроем выходят в сад, где растут молодые саженцы яблок.

Вопрос Адама заставил Григория очнуться от грез.

– Тебя растереть веником, великий князь?

– Да… пожалуй, – молодой человек лег на скамью и мечтательно закрыл глаза, вдыхая аромат березовых листьев.

После бани, свежие, чистые, они вернулись в зал, где царь представил пана своим вассалам, рассказав о службе в его доме, о дальнейшем покровительстве и признании. На следующий день, собирая Адама Вишневецкого в дорогу с многочисленными подарками, Григорий протянул ему мешочек с золотыми монетами и сказал:

– Передай эти деньги Анне, пусть ни она, ни наш с ней сын ни в чем не нуждаются.

– Благодарю тебя, князь великий, я позабочусь о них двоих, не беспокойся.

Пан сел в карету и в окружении охраны тронулся в путь, колеса оставили на дороге два длинных следа.

Всю зиму с утра до вечера царь проводил время с армией, готовя ее к предстоящему походу на Восток. Сам он, одетый в простую шубу и кожаные доспехи, учился фехтованию, вместе с новобранцами стрелял на скаку из пистолетов, время от времени попадая в цель. Брал приступом сооружения, не обращая внимания, что его пинали, отталкивали, били палками. Боярам было неприятно и стыдно видеть поругание царского достоинства, о чем на Вече они ни раз об этом говорили Димитрию Ивановичу, на что тот отвечал:

– Царь должен быть не только первым правителем, но и первым воином. Пусть все: и вы, и солдаты видят, что я превосхожу всех и во всем!

В тайне глубинах души Григорий боялся оставаться во дворце, он боялся длинных коридоров и узких переходов, боялся собственной опочевальни, он не верил уже никому: ни боярам, ни служивым людям, ни своей личной охране, ни даже Петру Басманову; все они, думал он, готовы целовать пыль с его сапог пока он держит в руках скипетр и державу, но случись беде, они присягнуть другому государю. Молодой человек вдруг вспомнил судьбы Годуновых: Бориса, его жены Марии, сына Федора. Некогда и Басманов был одним из преданных людей Годунова, а потом переметнулся к нему, ища милостей. Где же тогда искать верных людей? Или правду говорят, что все цари одиноки?

В конце февраля 1606 года, на Масленницу, царь приказал построить ради забавы в Вяземы, под Москвой, снежную крепость со сторожевыми башнями и бойницами, издали напоминающий сказочный городок. Обороной крепости руководили русские бояре, которым нужно было отбить атаку немцев и поляков. Было решено в качестве оружия использовать снежки. «Битва» началась. Григорий, громко покрикивая на свое «войско», первым полез на штурм крепости, но его тут же сбил какой-то боярин. Царь упал, больно стукнувшись о притоптанный твердый снег, но он даже виду не подал, а снова полез на стены. Бой приобрел все более и более сложный характер. Ненавидя русских и даже не скрывая этого, немцы и поляки, весело перемигиваясь, вместо снежков стали кидать в русских «защитников крепости» камни. Уже не по-нарошку, а на самом деле произошел кровавый бой. Несколько русских людей замертво, все окровавленные, упали на землю, поляки же с гиганьем ринулись в драку с боярами. Те, видя смерть товарищей, повыхватывали мечи.

Григорий метался, крича об отступлении, но немцы и шляхта не слушали его, один из панов даже пригрозил ему всадить пулю в лоб, если он попытается помешать забаве. Басманов тем временем созвал стрельцов, которым пришлось утихомирить где палкой, где кнутом пьяных злых иноземцев. Когда их увели, царь взглянул на крепость, ставшей местом побоища, и ужаснулся: снег пропитался от крови, на земле лежали трупы, многие бояре, тяжело дыша, вытирали рукавом катившуюся из раны кровь.

– Игры закончились, всем по домам, – ледяным голосом проговорил он и тяжелой походкой направился к коню.

Ехали молча. Григорий с опущенной головой винил себя, что позволил полякам пренебречь его приказу. Ему было стыдно перед своими людьми, перед народом, столпившемся на обочине и во все глаза смотрящих на сани, в которых лежали поверженные бояре. На душе было гадко, словно ему плюнули в лицо и оскорбили непотребными словами, да даже это не было бы столь обидным, как то, что произошло сегодня.

Во дворце, переодевшись, царь приказал оставить его одного и никого, даже самых ближних советников, не подпускать: ему надо было все хорошенько обдумать, как поступить дальше. Поздно вечером к нему пришел для разговора Василий Шуйский. Невысокий, плотный мужчина, он враждебно взглянул на царя и спросил:

– Доколе, государь, иноземцы твои будут попирать на нашей земле законы русские? Или же наказание существует лишь для своих бояр, а для поляков нет?

– Ты думаешь, князь, я сам приказал устроить кровавый бой? Мне и самому до горечи обидно и стыдно за содеянное. Я желаю остаться один и обдумать следующий шаг.

Шуйский подошел к нему вплотную, словно мерясь с ним ростом. Он был ниже Григория почти на голову, но зол и коварен.

– Ты не думай, царь, а действуй. Прогони этих латинян и прочих шляхтичей из Москвы, окружи себя верными людьми из русских. Или тебе по нраву лишь иноземцы?

Молодой человек усмехнулся. Уж кому-кому, но не князю рассказывать о чести и верности.

– Однажды я поверил русским, а они устроили бунт, так кому мне теперь верить?

– «Они», – проговорил Шуйский, – ты говоришь «они», а сам-то ты кто, не русский, что ли?

– Почему же? Русский. Только, князь, я никому не верю: ни тебе, ни остальным боярам, ни стрельцам, ни полякам, ни немцам. Уяснил? А теперь оставь меня в покое. Никого видеть не хочу.

Василий медленно направился к выходу, но у двери остановился и, обернувшись, спросил:

– Так все же, что ты собираешься, государь, делать с поляками?

Григорий затрясся от злости. Не понимая что делает, он схватил кувшин и метнул его в сторону, стараясь попасть в голову этого подлого змея. Шуйский успел отскочить в сторону, кувшин ударился о стену и разбился на мелкие осколки.