Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев

И так могло продолжаться еще долгое время, если бы царь Борис Годунов не решился на решительные действия против Романовых. Романовы были у него как кость в горле, которую нужно либо вынуть либо проглотить. Царь снарядил полк и пошел штурмом на дом Романовых.

В то время Отрепьев Юрий уже жил в Москве на подворье Романовых на Варварке. Там-то и произошло сражение царя против бояр. Вся челядь Романовых храбро защищали своего господина, но силы были не равны. Это событие произошло в 1600 году. Тогда Юрию исполнилось девятнадцать лет. Храбрый молодой человек сражался вместе с остальными за жизнь Романовых, но царские стрельцы все же ворвались в дом бояр, истребляя всех, кто попадался им на пути. Было решено, что холопы и прочие служивые люди Романовых должны вместе со своими хозяевами подвергнуться смертной казни как бунтовщики против царя.

Спасаясь от летящих со всех сторон пуль и стрел, Юрий бежал из комнаты в комнату, стараясь найти выход. Наконец, добравшись до потайной двери, молодой человек приналег на нее и она со скрипом отворилась. «Господи, помоги мне», – тихо шептал Юрий, пробираясь потайным ходом прочь от дома Романовых. Наконец, юноша добрался до выхода. Отворив тайник, он выбрался на ружу, тяжело дыша. Ноги подкашивались, голова кружилась. Свежий воздух соснового леса дыхнул в ноздри. Юрий чихнул и протер глаза.

Теперь он был в безопасности, стоя один среди темного леса. Над головой качались ветви сосен, где-то невдалеке ухала сова. Было страшно. Дрожа от холода, молодой человек неуверенно ступал по земле, не имея понятия, куда идти теперь. Возвращаться в Москву никак нельзя, ибо там его ждет виселица, идти в отчий дом в Галич тоже не хотелось. Нужно начинать все сначала.

Мысли одна за другой рождались в голове, а ноги брели по хоженным и нехоженным тропам мимо селений и постоялых дворов.

Однажды поздно вечером, когда на небе появилась луна, в дом, где жила Варвара с Василием кто-то тихо постучал в окно. Женщина поначалу подумала, будто это ветви скребутся о стекло, но стук, только более настойчивый, повторился. Женщина, боязливо вглядываясь во тьму, громко крикнула:

– Эй, кто там?

– Матушка, это я, – раздался знакомый голос.

У Варвары на глазах выступили слезы. Прижав ладони к сердцу, она распахнула дверь и ринулась к Юрию, который стоял под проливным дождем, кутаясь в выцветивший, в нескольких местах порваный плащ. На голову был накинут большой капюшон. Женщина с криком радости прижала старшего сына к себе и, целуя его лицо, промолвила:

– Сыночек мой, мой родной, солнышко мое ненаглядное! Ты ли это?

– Я, матушка, я, – ответил он, смахивая слезы.

– Ты весь замерз. Проходи в дом, сейчас согреешься, мой родной, – Варвара заботливо сняла плащ с плеч сына и усадила его за стол.

Накормив его досыта, она долго разглядывала Юрия.

– Как ты вырос, как изменился, – проговорила она, – а твои волосы… Теперь они каштановые, не светлые как раньше.

– Да, матушка, потемнел малость, – с улыбкой ответил юноша, ему так было хорошо, так спокойно дома, но он знал, что нельзя более оставаться тут.

– Я так рада снова видеть тебя. Теперь нас станет трое. Ты, я да Вася.

Юрий вдруг потупил взгляд и глубоко вздохнул. Не хотел он расстраивать мать, но и молчать не было смысла.

– Я должен идти.

– Как? Ты не останешься? – воскликнула Варвара и снова заплакала.

– Увы, нет. Мне вот-вот исполнится двадцать годков, нужно вставать на ноги, да и о вас потом позаботиться, – с этими словами юноша прошел в сени и накинул дорожный плащ.

Сердце его разрывалось от тоски и боли. Он осмотрел дом, в котором родился и вырос, посмотрел на стоящую рядом мать, и у него возникло такое чувство, будто видит он все это в последний раз. Женщина собрала полные седельные сумы как в тот раз, да только не хотела отпускать сына, будто на прощание плакала она, не в силах сдержать дрожжь. Юрий положил руку ей на плечо и, обняв ее, проговорил тихим голосом:

– Матушка, ты только не плачь, прошу тебя. Я выбьюсь в люди и все наладится, все будет хорошо, вот увидишь.

– Юшка, родной сыночек мой, – ласково сказала она, гладя загрубевшими от тяжелой работы ладонями его щеки.

Молодой человек не хотел тянуть время. Чем дольше прощаешься, тем тяжелее расставание. Накинув капюшон на голову, он еще раз обнял мать и торопливыми шагами отправился дальше в путь. Варвара не скрывала громких рыданий, предчувствуя, что больше никогда его не увидит.

Рано утром раздался звон колокола. Еще только солнце окрасило лучами небосклон, а в монастыре уже все проснулись. После совершения всех необходимых обрядов все собирались в большой комнате, где им подносили трапезу, приготовленную монастырскими поварами. Ели молча, никто не произносил ни слова. В тишине слышались лишь скрип стульев да удар ложек о тарелки.

После утренней трапезы каждый занимался делом. Свободного времени практически не оставалось из-за бесконечных обязанностей. Жили в монастыре и седобородые старцы, и юнцы, у которых еще не росли усы. Монастырь этот назывался Чудов, и находился неподалеку от Кремля. Это было привилегированное место, никто не попадал туда случайно; и многие их монахов и дьяков, бывшие бояре и дворяне иной раз, подстригались там не по доброй воле.

Не любил Борис Годунов священнослужителей из Чудова монастыря, все время боялся чего-то: то ли заговора, то ли бунта. Чуял он, опасность рождалась в стенах этого темного здания, вот потому-то он и приказал тайным соглядатаем следить за всем, что там происходит. «Змеиное логово», так Годунов называл Чудов монастырь, с тревогой поглядывая каждый раз на его стены из царских палат.

Молодые монахи и послушники, обучаясь в монастырской школе, иной раз, вопреки замеячаниям, собирались гурьбой и по долгу вели явно не религиозные беседы, шутили, смеялись. Лишь один человек из них, молодой, темно-рыжий, голубоглазый, белолицый, отличался ото всех. Никогда не принимал он участия ни в играх (играли тайно в палочки), ни в шутках, ни в веселых разговорах. Задумчивое, грустное всегда было его лицо, никогда он не улыбался, словно какая-то тревога тяготила его. Остальные юнцы всякий раз косо посмотривали на этого странного молодого человека. В тайне они не долюбливали его, смеялись за его спиной, называя то разноруким, то бородавчатым. Но он словно не замечал ни насмешек, ни презрений. Каждый раз, вставая на колени во время молитвы, он покорно складывал руки и тихо шептал:

– Господи, помоги мне освободиться от оков, помоги освободить душу от тревог, что все время одолевают меня.

Лучи света, пробивавшиеся из маленького решетчатого окошка, освещали коленопреклоненного Григория Отрепьева.