Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

Мрачно поглядывая вокруг - на постылую княжью избу, в которой он прожил один всю зиму, на нищий посёлок, приникший к земле соломой низеньких крыш, на сучкастые неуклюжие тыны у каждой избы, и на лес, закрывший окрест весь мир, - Ростислав прикидывал в сотый раз: как взять ему Пересвету?

Берёзка над ним шумела тихо, приветно, будто венчалась с ветром. На ветках берёзки набухли нежные почки, вот-вот готовые выбросить первый лист. Тепло просторной ранней весны обнимало землю, трава стремительно лезла из влажной почвы. Но пьяный княжич не видел ни почек, ни первой травы, ни тёплых радостей мира. Упершись коленями в дубовый обрубок, служивший ему столом, он молча поглядывал за реку и пил.

Невдалеке, у бревенчатых новых сараев, поставленных здесь зимой для хранения зерна и припасов, толпились возле Страшко старики и бабы. Ещё по снегу, проездом в рать Святослава за телом Иванки, младший из княжичей, Глеб, по указу отца привёз в посёлок немного зерна, лопаты, вилы с мотыгами да еду. Теперь предстояло сеять. Страшко с людьми проверял орудия сева, глядел зерно - сухую, смуглую рожь, кормилицу бедных. В раскрытую дверь сарая летел теплокрылый ветер. С ним вместе совались туда и солнечные лучи, всё громче сыпались, как горох, птичьи звонкие голоса. А люди стояли в дверях над кадками крепкой ржи, глядели и говорили, не веря самим себе:

- Неужто сеяться будем?

- Сколь славно то дело - посеять поле!

Один из бежан - седой, глуховатый старик - с осторожной и жадной силой запустил худую ладонь в сыпучие недра кадки. Похоже, соскучился он по ниве, по доброй, родящей жито земле. Соскучился - и теперь несильно и нежно, как золотые волосы внука, стал гладить, мять, крутить золотые ржаные зёрна.

- Ох, любо! - сказал он людям тихо и восхищённо. - Вот будет посев, и приймет зерно земля…

Другой, улыбаясь, ласково подтвердил:

- То так! Посеем - она и примет!

Но старый, видать, не расслышал и медленно досказал, будто пропел, баюкая внука:

- И выбьются ранние зеленя… и набухнет колос… и зашумит весёлая нива…

- А мы на ту ниву серп!

Старик кивнул головой и счастливо закончил:

- Пойдут по ниве серпы, то верно. Пойдут и скажут серпы той ниве: «Клонись, добрый колос! Сыпься, зерно! Будут тебя бабы бить пестом в ступе, заквасят муку да замесят хлебец…» Ой, хлебец!

Старик счастливо затих над зерном, жуя беззубыми дёснами крохотную ржанинку, и стал разгребать зерно костлявой ладонью, то собирая его в кулак, то высыпая обратно. А другие возле него приговаривали:

- Славно это и дивно, что будет хлеб!

- Давно ли пришли мы сюда и наги, и босы, а вот - уже станем сеять! Егорий весенний [36] 23 апреля ст. стиля. придёт, отомкнёт нам землю, возьмём лукошки - да к ляде:

- Знать, нынче отсеемся рано: весна больно быстро тепло несёт!

- Придёт Евсей, ты овсы отсей…

- Не отсеялся до Бориса, сам от бед боронися!.. Старик отвёл слезящиеся глаза от заветной кади.

- А мелкое ныне зерно пошло! - сказал он негромко. Но люди сразу притихли. Ибо старик был как одержимый: ласкал и ласкал зерно.

Старик со вздохом добавил:

- Вот раньше было зерно, отцы говорят, с яйцо! Да и люди были ростом поболе. Один Микула в былинах, гляди, каков! Слыхал я на Курском торге, как пел былинник Даян про того Микулу: махнёт, мол, оратай рукой зерно из лукошка - на десять вёрст всю землю обсеет!

- Того бы Микулу к нам! - заметил Страшко. - Он сразу бы нам посеял…

Глухой старик помолчал. Лицо его было строгим и вдохновенным. Потом опять поглядел на мир слезящимися глазами, не в силах вынуть ладони из милой, сыпучей ржи, и сказал:

- Да-а.. вот и пришло. Значит, положим в землю зерно, и выйдет на небо туча. Не туча - корова Ильи-пророка с тёплым дождичком-молоком. Обрызгает корова поле тем дождичком-молоком, и вот взойдёт у нас яровина. Взойдёт и выбросит колос…

Старик вдруг тоненько, весело рассмеялся:

- Ох, мудр Илья… Ишь, складно об нём поют! И запел надтреснутым, слабеньким голоском:

- Пошёл теперь петь, будто лапоть плесть! - с беззлобной усмешкой сказал кузнецу горбатый мужик.

И, не прислушиваясь к бормотанью да пенью глухого, ихо добавил:

- Нам бы вот в срок хоть успеть засеять. А то вон заставит княжеский зодчий наваливать вал на верху холма. А к валу и стены города ставить…

- И это дело большое! - с укором горбатому строго сказал Страшко.

Горбатый вздохнул:

- Оно, конечно, большое. Да вроде как не для нас…

Собравшиеся у сарая люди переглянулись. Думая об одном, посмотрели за угол сарая - вниз, и выше избы - на холм, и рядом с избой - на брёвна.

- Нам с полем еле успеть! Чай, город - долгое дело! - недовольно сказал горбатый.

И все опять обратились мыслью от кадей с зерном к тому, что всех волновало, пугало и удивляло: к городу на московском холме…

Эти их мысли прервал рассерженный Ростислав. Устав глядеть на мужичьи спины, час за часом торчавшие за избой, слушать глухой разговор да чужое, дикое пенье, он сильно швырнул булыжником в дверь сарая и крикнул, грозя Страшко:

- Эй, дьявол… чего там встал? Гони этих нищих к бесу! Глаза мозолят…

Страшко сердито заторопился.

- Подите-ка все отсель! - сказал он столпившимся у зерна мужикам. - Теперь покоя не жди: начнёт свою удаль княжич с пьяного лая да с драки…

Но Ростислав не успел начать свою драку: по взгорью прямо к избе угрюмо сошла толпа.

Она спускалась не буйно, как видно, боясь засады. Но волхв языческий Клыч, ведущий толпу, был дик, одержим и страшен. Он первый сбежал к избе, увидел пьяного Ростислава и кратко спросил:

- Ты кто?

Ростислав не ответил Клычу. Вначале он просто сердито вспыхнул: как смеет дикий мужик говорить ему, княжичу, столь нелепое слово?

А дикий мужик как-то странно повёл рукой и снова спросил:

- Ты кто?

Дикий неистовый вид волхва не напугал Ростислава: он прежде всего рассердился и удивился, увидев большую толпу незнакомых, чужих людей. Решив позабавиться, он сказал:

- Я гость заморский. А сам ты, безумный, кто? - спросил он Клыча с вызывающей, злой усмешкой. - Ишь, больно красив, гляжу…

Ростислав хотел засмеяться. Но взгляд вдруг зацепился за низкого, быковидного парня, глядящего на избу и на склады острыми, воровскими глазами.