Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

- Не тронь меня, княжич! - сказала она с укором. - Всем сердцем молю: плыви без меня, не тронь…

Тот лживо ответил:

- Тебе я добра желаю. Помысли: отец тебя в Суздале, будто птаху, в клетку посадит да путами свяжет. А в Киеве ты на воле! Тебя я трогать не буду, клянусь душой…

Он цепко взял её за руку. Девушка с силой рванулась:

- Пусти… не тронь! Ростислав потянул её за собой:

- Садись со мною в ладью. Отъедем - тогда пущу…

Девушка вырвалась, отскочила.

- Нет… лучше себя зарежу!

Тогда по нетерпеливому знаку княжича отроки двинулись к Пересвете.

Кирька хотел закрыть её грудью, но ближний отрок выхватил нож, и парень отпрыгнул к взгорью.

За ним отбежала Любава.

Оставшись одна, Пересвета, бледная, упрямо стиснула зубы. Она достала спрятанный в платье маленький, острый кинжал и притихла, готовая ткнуть кинжалом любого, а прежде всего себя…

Ни она, ни Кирька с Любавой не видели, что сюда от нижней избы уже устремился Клыч. Но это увидел княжич. Увидел он ладьи, подобно стае больших лебедей вдруг выплывшие из-за крутого мыса совсем на виду холма. Увидели это и отроки и взглянули на княжича быстрым, всё понимающим взглядом.

Княжич, вздохнув, сказал:

- Прости меня, Пересвета, но время на речи нет. Беру я тебя в полон, на ножик острый полезу…

Он обратился к угрюмым слугам:

- Схватите, и в ту ладью!

Они осторожно, но быстро, со всех сторон пошли к Пересвете. Упрямо пятясь, не отрывая глаз от сильных, угрюмых слуг, она сквозь зубы спросила:

- Аль жизнь вам мою не жаль?

Отроки промолчали. И девушка с ужасом вдруг поняла их силу, свою беспомощность, безнадёжность расчётов на доброту. Она поняла, что теперь не успеет ударить их детским своим кинжалом, не сможет убить и себя: поедет в ладье на Киев.

От страха, от горя она в тоске закричала:

- Ох, лада… прощай, Данила! - и кинулась вниз к реке.

Она не услышала тонкого свиста стрелы и вслед за тем короткого удивлённого вскрика упавшего отрока, свиста новой стрелы, проткнувшей спину второго из верных слуг Ростислава, свирепой ругани княжича, звонкой угрозы парня и рёва бегущего к ним Клыча.

Она с разбегу кинулась прямо в холодную воду. И тут же всё тело её закричало: «Нет!»

Тревожная, ледяная река показалась страшней неволи. И девушка, покоряясь горькой судьбе, дрожа и плача, опять повернулась лицом к холму. В одно большое мучительное мгновенье она увидела княжича, влезшего в лодку, двух отроков, катающихся по земле со стрелами в спинах, Любаву с Ермилкой, бегущих прочь, и смелого Кирьку, теперь почему-то медленно отступающего на взгорье, со взглядом, следящим не за рекой, а томительно устремлённым вправо.

В то же мгновенье девушка разглядела и то, на что устремил свой взгляд испуганный Кирька: махая ножом, к реке бежал одержимый Клыч. Он был уже рядом. Он видел лишь Пересвету. Спрятав правую руку за спину, он подбежал к ней, сказал:

- Ага… ещё одна уцелела! - и быстро, не дав Пересвете крикнуть или бежать, ударил её и взрезал ножом, повергая наземь.

- Достань мне из этой рыбу! - с разбегу велел один из оборванных, опьяневших от крови, горящих азартом буйства безвестных нищих.

- И мёда хочу! Достань мне из этой мёд! - добавил за ним второй, подбегая. - Ибо мёд ещё не зрели мы в плоти у жён московских…

Сказавший был из бежан, пришедших сюда ещё осенью со Страшко. Видно, и этих втянули Клыч и Жом в свою свирепую смуту.

Клыч торжествующе вскинул руку:

- Глядите, в этой был малый хлебец! За ребра спрятала - я достал…

- Дай рыбу!

- Достань же сладкого мёду!

- В сей деве мёда не вижу. Может, вон в той он есть? Закончилось время бесов! Теперь мы всего добудем!

Клыч острым, свирепым взглядом отметил спину Любавы, бегущей наверх, к огню.

- От нас не уйдёт никто! - и призывно вскричал: - Туда!

Но закончилось время и для Клыча: к подножью холма пристала княжья дружина.

Воины прыгнули из ладей ещё на ходу. Часть из них побежала сразу на холм - как видно, тушить пожар.

Другая часть устремилась прямо к толпе, выставив к бою копья.

С этими шли Андрей и Никишка - княжеский «коробейник».

Парню давно не терпелось увидеть отца с Любавой и братцем, об удивительной и счастливой судьбе которых не погнушался рассказать ему сам князь Юрий, заняв Торжок. Всё время, покуда суздальская дружина после разгрома Торжка, других новгородских селений спускалась в ладьях по Волге, потом поднималась по Ламе и вновь спускалась по Истре к Москве-реке, он сидел в одной из передних ладей на своём берёзовом туеске, глядел на пожухлые берега, на синюю воду, на её более синее, ледяное небо и думал только о скорой встрече с родными.

И вот этот день настал. Но вместо отца, Любавы и братца Никишка услышал гул пламени, увидел тела терзаемых и поверженных ниц. Вместо радости в сердце - лютая злоба. Вместо покоя - бой…

Он вслед за Андреем выпрыгнул из ладьи на московский берег и так же, как княжич, смело пошёл на толпу.

Княжич двигался быстро, почти бежал. Он был без шапки, бледен, с мечом в руке.

Увидев Клыча и Жома, княжич велел:

- Сих взять!

Волхвов окружили. Бежанин, перед тем кровожадно просивший достать из боярышни мёду, вдруг первый в страхе очнулся. Он оглядел волхвов, толпу и себя, облитого кровью, взглянул на меч, сверкающий в руке Андрея, швырнул под ноги дубину и быстро нырнул в толпу. Но тот, который хотел, чтоб волхв достал из девушки рыбу, словно не видел ни воинов, ни меча. В глухом опьянении погрома он требовательно кричал:

- Достань! Достань мне из княжича рыбу! Чай, в нём она тоже есть…

Клыч дёрнулся, но смолчал. Тогда вдруг Жом рванулся к Андрею:

- Вот я из него достану!

- Ближний из воинов вскинул копьё. Одновременно стоявший рядом с Андреем Никишка прыгнул навстречу волхву. Жом покачнулся и, сморщившись, испуганно поглядел на правую руку: из неё на рукав хламиды хлынула кровь.

Никишка предупреждающе крикнул:

- Ну? - и вновь замахнулся узким, острым ножом.

Парень был статен, розовощёк и кудряв, одет в холщовую расписную рубаху и щеголеватые голубые порты, ловко подхваченные снизу новенькими онучами. Такого не бояться бы, а слушать, как он балагурит и поёт. Но сейчас по-юношески открытое лицо и вся крупная, как у отца, фигура Никишки выражали такую красноречивую готовность лечь костьми, но не дать никому дотронуться до Андрея, что толпа невольно замолкла.

Княжич спросил, держа свой меч наготове:

- Кто вы такие? Зачем затеяли тут убойство?

Никто ему не ответил. Молчание было красноречивым не меньше, чем и готовность Никишки: каждый из приведённых сюда волхвами уже начинал остывать и теперь поглядывал на соседа - за чью из спин надёжнее спрятаться в час ответа?