Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

Княжич суровее, строже спросил:

- Ну, кто и зачем затеял убойство?

К реке между тем сбежал отрок книжника Кирька с луком в руках, и княжич, не узнавая его, но поняв, что этот - не из толпы, спросил торопливо:

- Что тут за сеча?

- Волхвы лютуют! - горестно крикнул Кирька.

- Знать, всё спалили?

- Видать, что всё. Ишь, пепел вместо посёлка. И баб посекли ножами…

- А батю моего, кузнеца Страшко, с дочерью не видал ли? - спросил Никишка, внутренне холодея от мысли, что не застанет в живых ни отца с Любавой, ни братца Ермилки.

- Страшко в сей час не видал, не знаю, - со вздохом ответил Кирька. - Любава же с братцем эно стоят, гляди…

Он указал вдоль берега на пологое взгорье, и Никишка сразу рванулся туда же, но вовремя одумался и жалобно поглядел на княжича, будто спросил: «Позволь мне туда пойти…»

Андрей сказал:

- Пойди повидай…

Никишка кинулся бережком к Ермилке с Любавой, а княжич спросил у Кирьки:

- Так, значит, баб посекли?

- И юных, и старых…

- Ужели же всех?

- Не всех. Однако же многих…

- А что же вы, мужики?

- Вначале мы тоже диких этих секли. Топорами рубили. Я сам пятерых убойцев - стрелой. Однако диких-то больше! Пришлось бежать…

- Та-ак… ладно.

Андрей поглядел на холм. Оттуда шли и бежали, а то и ползли к реке бездомные погорельцы. Дым над ними стоял, как туча. Пепел падал из этой тучи подобно чёрному, высохшему дождю.

От первой ладьи к толпе подошёл Долгорукий. Взглянув на волхвов, на труп поверженной вниз лицом Пересветы и на угрюмо притихших нищих, он громко, строго спросил:

- Пошто затеяли душегубство?

Толпа качнулась, но промолчала. Князь гневно переспросил:

- Скажите, почто? Чай, всякие боги казнят за крови пролитие, также и за пожог: Саваоф и Перун - едино… А вы вон посёлок спалили, зарезали добрых жён!

Клыч вызывающе крикнул:

- Мы пищу из плоти их доставали!

- Хлеб немощным и голодным! - потише добавил Жом.

- Вели отпустить волхвов наших! - крикнул вдруг из толпы мужик, просивший сладкого мёда. - Пусти их на волю, не то и тебя в прах развеем!

- Пусти! - с угрозой вскинулся и второй. - Волхвов не дадим в обиду!

Князь подождал, чтобы люди стихли, и холодно, гневно бросил:

- То не волхвы, а бесы.

- Сам бес!

Горячий, вспыльчивый княжич взмахнул мечом. Но князь удержал:

- Постой! - и внимательно пригляделся к нищим. Он мог их посечь в мгновенье: дать знак дружине, и от нищих под дымным холмом осталось бы только крошево из кусков и тряпок. Но князь подумал: разумно ли делать так? Люди стояли на берегу с исцарапанными, худыми, грязными лицами, с неразумными, бешеными глазами, слепые от голода и тоски, обманутые злыми волхвами. Нет в них ума от тягостной, тёмной жизни. За что же их сечь? Нужнее сказать им правду. Волхвов же свести во тьму…

Подумав об этом, князь горько вздохнул и сказал кричащим:

- Не я, а волхвы тут бесы.

- Ан, ты!

Долгорукий снова вздохнул, отвернулся от нищих и строго, пристально поглядел на Клыча и Жома.

Не для волхвов - для вразумленья толпы он тоном допроса бросил:

- За что вы сгубили моё добро и порезали жён безвинных?

Клыч грубо, нагло ответил:

- За то, что сытые жёны держут в себе еду. Если их истребим, то будет во всём обилие…

- Ложь!

Долгорукий сердито вспыхнул:

- Где сытость в сих бедных жёнах? Как вы, они - тощи, в этом деле безвинны! И нет во плоти тех жён, как и во плоти всех человеков, пищи; в них есть только кости, жилы и кровь…

- Однако же есть и пища! - Волхв Клыч указал на труп Пересветы: - В ней хлебец был спрятан. А я нашёл…

Многие нищие подтвердили:

- Вкушали тот хлебец: сладок!

Князь раздумчиво помолчал, потом дал знак, и воины силой сорвали с Клыча хламиду.

На грязном теле, у левого бока волхва висел холщовый мешок. Воины вывернули мешок наизнанку, и на песок, под ноги князя, упало несколько хлебцев и мелких сушёных рыб.

Толпа растерянно покачнулась. Клыч яростно закричал:

- Не трожь! - и жадно склонился к хлебцам.

Но воины оттянули его за локти, и Клыч зашипел на них, словно старая рысь, пытаясь укусить дружинников сильными, похожими на клыки зубами.

Князь строго спросил волхва:

- Откуда хлебцы и эта рыба в мешке? Волхв злобно ощерился и смолчал.

- Откуда в мешке сем хлебцы? - с угрозой опять спросил Долгорукий. - Кто дал тебе хлебцы и рыбу, старый?

Вместо ответа тот зло вскричал:

- Сгинь! Кань! Рассыпься! Пепел сыплю в глаза твои! Пепелище под ноги твои бросаю, церквостроитель! Кинь крест, поклонись Яриле, не то опять придут сюда мор и голод!

Толпа задрожала в страхе, боясь пророчества. Но князь презрительно фыркнул и, не ответив Клычу, указал на Жома:

- А ну… обшарьте того.

С Жома тоже сорвали хламиду, помяли бока, но не нашли ни мешка, ни хлеба.

- Он тоже давал вам хлебцы? - спросил Долгорукий нищих.

- Нет, не давал! - ответили нищие сразу же, без раздумья, начав понимать, что не из резаных женских тел, а из мешка вынимал им волхв чудесные хлебцы.

- Сей потому не давал, что мешок не носил с собою, - сердито, но терпеливо и вразумительно молвил князь. - А этот имел мешок и давал вам хлебы, лживо крича, что в жёнах они добыты. Так где же ты взял тот хлеб, убойца злой и лукавый? - спросил он опять Клыча, а воины, повинуясь знаку, слегка кольнули волхва остриями копий под ребра.

Шипя от бессильной ярости, озираясь на воинов и на нищих, готовый кинуться на любого, лишь бы его пустили, волхв хрипло вскричал:

- Никто! - и плюнул в сторону князя.

Толпа зашумела. Но это был шум сердитый и гневный не против князя, а против Клыча. Князь кратко сказал:

- Добро! - И вновь по его приказу воины вскинули копья и сверху вниз резанули остриями бока Клыча.

Потом они так же отметили Жома. Жом взвыл от нового страха и новой боли, а князь спросил:

- Ты тоже не скажешь, кто дал вам мешок и хлебцы?

- Ох… я скажу!

Размазывая ладонями кровь на боках, трусливо глядя то на Клыча, то на князя, Жом повторил:

- Скажу!

И в дрожи добавил:

- Те хлебцы нам дал боярин. Степан Иванович Кучка мешки едою набил. Он же нас и на холм послал…

Князь круто нахмурил брови. По нервной привычке он быстро забрал кусок бороды щепотью в сердитый рот. Потом поглядел на сына и, словно после борьбы своей воли с сердцем, негромко сказал:

- Ну, раз коли хочет боярин княжьего гнева, пусть будет ему мой гнев. Простить ему этого не смогу. Плыви-ка за ним, Андрейша!

Глаза Андрея блеснули. Довольный, он твёрдо шагнул к реке, и скоро от берега, будто птицы, опять понеслись четыре ладьи с дружиной.

Князь проводил их задумчивым, медленным взглядом. Потом поглядел на холм. Там, треща, ещё догорали избы. Часть дружины с плотниками Симеона рубила их топорами, тащила дымные брёвна прочь, не давая гореть венцам, подготовленным для закладки будущих стен. Вздохнув, как будто расставшись с давно утомившим делом, князь Юрий вновь повернулся к нищим: