Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

- Видали, что сделал волхв по веленью боярина Кучки? Он место моё спалил и добрых сгубил безвинно. Он хлебцы давал, крича, что взял их из тела убитых баб. Но это есть ложь. Всесильный Бог сотворил человека из неедомой земли. Землёю составлена плоть людей из семидесяти суставов, семидесяти жил, из мяса и крови. Иного в ней нет: ни хлеба, ни рыбы. Иного и знать о себе человек не может: то ведомо только небу…

Клыч, не смиряясь, злобно вскричал:

- Ан старые боги знают без неба! Особо знает Перун, а он же Ярила сего холма! Поповские чужеземные боги молчат, а наши, истинные, глаголят! И я за ними реку: есть в человеческой плоти хлебцы и рыба!

Князь грозно велел:

- Драть бесу бороду. Пусть не лжёт…

Воины, подломив Клыча и заставив его поднять подбородок кверху, силой - щепоть за щепотью - выдрали рыжую, тощую бородёнку из худых, пергаментно-жёлтых скул.

На красных, облезлых веках Клыча показались слёзы. От боли он захрипел и задёргался. Но не сдался, а крикнул:

- Ан снова скажу, есть в человецах хлебцы и рыба! Князь с ненавистью поглядел на худое, изодранное, покрытое кровью лицо волхва и сухо, строго велел:

- Купать его, беса, в реке. Видно, в нём жар бесовский. Пусть он в воде угаснет…

Волхва толкнули к Москве-реке. Воины вместе с ним влезли в быструю ледяную воду и несколько раз окунули волхва на глубоком месте.

Когда после этого Долгорукий спросил его, думая, что добился покорства и тем вразумил всех нищих: «Ну, что теперь говорят твои боги?» - Клыч хрипло вскричал, дрожа от холода и от злобы:

- Они опять говорят, что есть в человецах жито и рыба!

- Однако упрям! - сердито заметил князь. - А правда, она куда как тебя упрямей!

Он обратился к стихшей толпе:

- Взгляните же, есть ли в теле нечто другое, чем жилы, кости и мясо…

Взяв у слуги свой меч, князь с силой, неожиданной даже и для его довольно мощной фигуры, умело рассёк волхва от плеча до худой поясницы.

Тот подломился, как старый сук. Подломился - и рухнул у ног зарезанной им Пересветы.

Не возвращая меча, князь просто спросил:

- Ну, где в его теле хлебцы и рыба?

Видя ужас и любопытство толпы, он потрогал мечом разрубленного волхва.

- Взгляните в него без страха. А ну, ты - первый. Ты злое кричал в защиту сего убойцы. Взгляни же, потрогай пальцем: есть ли в нём хлеб и рыба?

Нищий, просивший сладкого мёду, внимательно оглядел огромную рану. По настоянию князя он даже залез в неё грязным пальцем. Залез - и смутился. Залез поглубже - и искренне, простодушно заметил:

- Нет… не нашёл я в нём мёду, хлебцев и рыбы. Я лишь тобой изречённое зрю: мясо, кости да кровь… не боле!

- Так же у вас. И у всех иных, - сказал убеждённо князь. - Не могут во плоти нашей скрываться разные рыбы. На то им дана вода. А ты как мыслишь? - спросил он Жома.

Дрожа от злобного страха, Жом произнёс:

- Мыслю, что в теле мужей их нет…

- А в теле убитых жён?

- В них могут быть хлеб и рыба…

- Добро!

Князь почти укоризненно повторил: «Добро!» - повернулся к нищим, заметил:

- И в этом бес тёмный! - Взмахнул мечом, и сын безумной Чурайки, успев только вскрикнуть и наклониться, чтобы бежать, упал на землю, рассечённый пополам.

Князь равнодушно ткнул Жома мокрым концом меча, постукал сталью о кость, сказал:

- И в этом лишь жилы, кости да мясо. Идите ж, люди, с миром…

Кланяясь и на всякий случай стараясь спрятаться друг за друга, они пошли от берега прочь. А князь поглядел на холм, отдал меч меченоше.

- Ну, что ж… построим всё снова! - сказал он кратко, шагнул мимо трупа Пересветы, возле которого плача сидела Любава, и направился к пепелищу.

Пожар в московском посёлке расстроил князя.

Он молча взошёл на холм. Большие чёрные очаги, обгорелые брёвна и головешки, жаркая гарь, тревожные клочья дыма - вот всё, что осталось здесь от посёлка!

Здешние мужики, помятые в час побоища или бежавшие в страхе, теперь возвращались назад, горестно замирали у пепелища над телами зарезанных волхвами баб.

А ниже, на берегу, у которого качались ладьи, молча ждали свою судьбу взятые в плен под Торжком терпеливые новгородские мужики и бабы с напуганными детьми. Эти смотрели на холм, на место будущей своей жизни, с горем в душе. Они вздыхали, изредка вытирали слёзы, набегавшие на глаза от дыма и от тоски по отчим своим местам.

Только воины, прекращая пожар, раскладывали костры, кидали в котлы торжковскую соль да мясо, кричали зычно и смело, привычные к гари, к слезам да трупам:

- А ну, готовься к еде!..

Взглядывая с холма на чёрное пепелище, князь не печалился о судьбе бездомных людей: жалко не их, а посёлок. Люди-то, чай, не боярские дети, такое дело - в привычку. И дня не пройдёт, как выроют здесь землянки, согреются у костров, добудут зверя и рыбу. Потом из сосновых брёвен срубят новые избы, исправят побитые печи. У изб вкопают «забралы» из толстых слёг, соберут скотину. Глядишь, и снова пойдёт здесь жизнь, как шла она раньше, а то и краше. Видно, прав Симеон, сказавший в утешение князю:

- Скрепи своё сердце, Юрий Владимирович, в этом горе. Ибо того ещё лучше, что избы пожрал огонь: посёлок стоял вразброс и больно внизу. Поднимем его на холм, за крепкие стены. Поставим избы новые там, где разум найдёт способней.

- Ну, что же, взойдём на холм! - согласился Юрий. - Поставим посёлок там, где будет способней.

И князь, настойчиво изгоняя из сердца горечь новой беды, всё улыбчивее и спокойнее глядел с холма на взгорье в широкую даль Заречья и к Яузе, где стояла усадьба строптивого воеводы.

Ещё в тот день, когда был занят и разорён Торжок, князь направил Андрея с частью дружины сюда, в московский посёлок, а кстати отослал ещё двух гонцов: одного - за княгиней в Суздаль, другого - к устью Протвы за своим союзником Святославом.

Он звал княгиню и Святослава на этот московский холм - для пира в честь новой удачи на землях соседей, а также в честь нового города на Руси. Теперь этот холм в огне. Ну, что же: видно, судьба! И в том судьба, что посёлок пожрало пламя, и в том, что на голом месте опять здесь воздвигнут люди жилье, а князь-строитель поставит город. Ибо не та беда, которая подошла, а та, которую обломать не сумеешь…

Мыслями отвлекаясь от бед и худа, князь уже весело думал о крепости этих мест, о важной судьбе Московского порубежья. Думал он и о том, что вот снова привёл сюда из чужого удела немало умелых ладных людей. Глядишь, потом и ещё таких же возьмёт он в плен во время новых походов на Новгород и Смоленск. Так, от его раденья в конце концов и возрастёт здесь город за грудью стен во славу княжьего дела! Теперь в этом деле никто не будет помехой: изменник Кучка, наславший нищих на лесной посёлок Дедок и на этот княжий посёлок, будет судим! Судим и казнён. А сын воеводы Яким - будет лишён здесь отчего места. На всё порубежье останется только князь, хозяин всего удела!