Виктор Поротников - Князь Святослав II

Олегу стало не по себе, словно он стал свидетелем чужого горя.

Когда песня смолкла, струны мандолины еще долго пели под пальцами Оды и высокая печаль, постепенно затихая, отдавалась отголосками в растревоженной душе княжича.

Уже лежа в постели, Олег долго не мог заснуть, печальная песня продолжала звучать у него в ушах. Высокое чувство, которое притягивает мужчину к женщине, о котором сложено столько песен, вдруг осенило его своим крылом. Есть что-то божественное в истинной любви, и ее проявление способно возвысить человека. Ценит ли отец этот дар, коим по воле судьбы стала Ода?! Постиг ли он глубину чувств этой женщины?! Такие мысли бродили в голове Олега.

Он был уверен, что отец не питает к своей жене сильных чувств и Ода отвечает ему тем же. Значит, печаль ее о другом человеке. И тот, другой, находится теперь далеко от Чернигова.

А не Глеб ли это?

Олега даже пот прошиб от такой догадки. Он вспомнил, как радовалась Ода возвращению Глеба, как уединилась с ним в своей светлице. С ними не было даже Регелинды, которая ни на шаг не отходит от своей госпожи. Ода выставила служанку за дверь. Не пустила она к себе и Вышеславу.

В сердце Олега зашевелилась ревность. Осуждать свою мачеху он не смел, в ее-то годы любой женщине хочется внимания и ласки, но не мог осуждать и Глеба. Ода всего на десять лет старше, разве может он устоять перед ее чарами. Значит, не зря они катались верхом в бору за Стриженью, не взяв с собой никого из слуг. И глупые намеки Романа, видимо, попадали в цель, если так сердили всегда невозмутимого Глеба.

И на башне Ода не хотела никому показывать своих слез, дабы не вызвать подозрений. Но своей песней выдала себя.

Догадка Олега сменилась уверенностью, а уверенность еще сильнее разожгла в нем ревность.

Конечно, Глеб самый старший, поэтому на него Ода и обратила внимание. К тому же он такой вежливый и внимательный. Вот только когда… Ведь отец отправил Глеба в Тмутаракань пятнадцатилетним, после этого Глеб и Ода не виделись четыре года.

* * *

А Глеб тем временем день ото дня все дальше шел вместе с черниговской дружиной в объятые солнцем широкие равнины, не ведая о переживаниях Олега. И мысли Глеба были совсем не об Оде.

На третий день пути вдали показались незнакомые всадники, в мохнатых треухах с луками и колчанами за спиной. Помаячили на холме и исчезли. Русичи усилили дозоры: от степняков всякого ожидать можно, в степи они у себя дома.

К вечеру войско Святослава наткнулось на следы половецкого становища.

По берегу небольшой речки чернели головешки потухших кострищ, валялись обломки жердей. Вокруг на истоптанной луговине виднелись кучки лошадиного помета.

- На юг подались поганые, - сказал Гремысл, разглядывая в траве колеи от колес.

- Давно ли? - спросил Святослав.

Воевода поворошил рукой пепел одного из костров и, подумав, ответил:

- Больше шести часов прошло. Собираясь в дорогу без спеха.

- Думаешь, это не мы их спугнули?

- Думаю, не мы, княже.

- Ладно. - Святослав спрыгнул с коня. - Заночуем здесь.

Русичи расседлали лошадей, разожгли костры, стали варить кашу. Палаток не ставили, укладывались спать прямо на земле, постелив под себя лошадиные потники и закутавшись в плащи.

С первыми лучами солнца двинулись дальше. Проводниками были Гремысл и торчин Колчко.

Целыми днями боярин и торчин ехали впереди войска, не перекидываясь порой и парой слов. Колчко плохо говорил по-русски и больше объяснялся знаками. Гремысл вообще ни слова не знал на языке торков. Объяснения их друг с другом были короткими, но выразительными и касались только дороги.

К примеру, Гремысл показывал рукой на запад, цокал языком, изображая топот копыт, и называл какую-нибудь речку в той местности, через которую предстояло пройти войску. Это означало, что до захода солнца нужно было выйти к этой реке. Колчко в ответ кивал головой и одному ему ведомыми путями вел полки к нужной реке, обходя овраги и степные увалы.

Иногда проводники спорили, остановив коней посреди поля. Каждый на своем языке пытался убедить другого в правильности выбранного им пути. Войско останавливалось и ждало разрешения спора. Бывало, спор затягивался. Воевода слезал с коня и кинжалом чертил что-то на земле, торчин наблюдал за ним, сидя на своем низкорослом буланом коньке. Потом Колчко спешивался и своей кривой саблей принимался вносить поправки в рисунок воеводы. Оба так и сыпали словами, размахивая оружием перед носом друг у друга и кивая головой во все стороны.

Дружинники смеялись, глядя на них. Святослав, теряя терпение, кричал:

- Друг друга не зарежьте, спорщики!

В другой раз Святослав сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Гремысл оглянулся на князя. Махнул рукой Святослав, мол, уступи, пусть ведет торчин, как знает! Гремысл уступил.

Однако пришлось воеводе уступать и впредь, ибо только он упрется на своем, Колчко пальцы в рот и давай свистеть. Вот и получилось, что до Дона два проводника войско вели, а после Дона один.

У реки Тор вдруг преградили дорогу русичам половцы.

Изготовились черниговцы к сече, ощетинились копьями.

Святослав объехал ряды дружинников, придержал коня возле сынов своих, сказал строго:

- Чур, отца не срамить!

По знаку князя полки рысью пошли на кочевников. Вскоре от половцев прискакал гонец, сообщил, что хан желает с русским князем разговаривать.

- Ишь, чего захотел, черт узкоглазый! - усмехнулся Святослав и кивнул Колчко. - Спроси, как зовут хана. Не Шарукан ли?

Оказалось, что хана зовут Токсоба.

Святославу вспомнились предостережения Шарукана, захотелось ему посмотреть на храброго Токсобу.

На переговоры с ханом Святослав взял с собой кроме Гремысла и Колчко обоих своих сыновей. Токсоба выехал навстречу в сопровождении пяти военачальников-беев.

Хан был крепкого сложения, рыжеватые усы и бородка обрамляли его рот, который постоянно кривился в хитрой улыбке. Нос был слегка приплюснут, черные брови изгибались над желтыми, как у рыси, глазами.

К удивлению Святослава Токсоба заговорил с ним на ломаном русском:

- Здрав будь, княс. Куда путь держишь?

- Доброго здоровья, хан. В свои владения тмутаракан-ские поспешаю.

- Иль стряслось что, княс?

- Да так, по своим делам еду.

Токсоба заулыбался и сощурил глаза, как кот на печи.

- Ай, ай, княс!.. По своим делам едешь да по моим степям. За это деньга платить надо!

- Сначала, хан, ты заплати мне за то, что уже столько лет под моим небом живешь, - быстро нашелся Святослав.

Улыбка исчезла с лица Токсобы.

- Как так, княс? Небо никому не принадлежит, оно ничье…

- Раз небо ничье, вот я и взял его себе.

Токсоба несколько мгновений размышлял, не спуская глаз с невозмутимого Святослава. Потом засмеялся, обнажив крепкие белые зубы: