Виктор Поротников - Князь Святослав II

- Мой отец…

- Ни слова о нем! - прервала Ода Олега и опять взяла его за руку. - Идем обратно, а то у меня начинают мерзнуть ноги.

Олег нехотя подчинился.

- Представь, что ты - Адам, а я - Ева. И кроме нас нет никого во всем свете. Мир создан Господом всего неделю назад. А это, - Ода обвела рукой вокруг себя,- райский сад. Чудесно, правда?

Ода с улыбкой взглянула на Олега.

Они вновь остановились, глядя друг другу в глаза.

- Дивная сказка наяву, - задумчиво промолвил Олег и провел ладонью по волосам Оды.

- Мы стоим в райской реке Фисон, - вдохновенным голосом продолжила Ода. - Перед нами, - Ода указала на старую черемуху, усыпанную гроздьями спелых ягод - древо познания. А это древо жизни. - Она ткнула пальцем на раскидистую ветлу.

- Я создана Творцом из твоего ребра, мой милый, - Ода с улыбкой погладила Олега по щеке, - и, значит, целиком принадлежу тебе одному.

- «И оба были наги, Адам и жена его, и не стыдились», - с шутливой торжественностью процитировал по памяти Олег Книгу Бытия.

- Пока еще не жена, но вот-вот буду ею, - промолвила Ода, лукаво глядя на Олега, - но сначала нам нужно отведать плодов от древа познания, дабы…

- «Дабы в мире появился соблазн», - продолжил Олег фразой из Книги Бытия.

- Не соблазн, а любовь, глупый, - мягко поправила Ода. Олег посадил мачеху себе на плечи, чтобы она смогла дотянуться до гроздьев черемухи, и приблизился по вязкому дну к самому берегу, густо заросшему крапивой.

- Даю тебе, мой любимый, плоды познания зла и добра. Отведай их, дабы в будущем отличать хороших людей от плохих, притворство от искренности, истинную любовь от греховной похоти.

Ода произнесла эти слова столь проникновенным голосом, словно совершала некое таинство.

Олег взял веточку черемухи из ее рук и, срывая губами мелкие черные ягодки с вяжущим сладковатым вкусом, двинулся дальше по течению реки. Идущая рядом Ода тоже щипала ягоды, сплевывая косточки себе под ноги.

Дойдя до того места, где они оставили одежду и лошадей, Олег и Ода вновь остановились, глядя друг на друга. И то, что не осмеливались произнести вслух уста, сказали их любящие глаза. На прикосновения рук юноши к ее телу Ода ответила столь же откровенной лаской своих пальцев, пробудив в пасынке жар вожделенной страсти.

Шуршал на ветру тростник; шелестели ветви ив; в вышине реяли быстрокрылые стрижи. Неподалеку в зарослях жалобно просвистел чирок.

До заката было еще далеко.

Ничто не нарушало уединения любовников, мачехи и пасынка, расположившихся на мягкой траве прямо под открытым небом всего в нескольких шагах от журчащей по камням речки и в полушаге от кудрявых кустов калины, за которыми, пофыркивая, паслись две лошади - гнедая и серая в яблоках.

* * *

Выдержа неприятный разговор с отцом, Давыд озлобился на весь белый свет. Попреки в малодушии жгли его, как раскаленное железо. Перед этим Святослав расспросил обо всем Регелинду. Служанка поведала, как она мучилась с изнемогающим от зубной боли Давыдом, умолчав об уловке, с помощью которой ей удалось затащить княжича к лекарю Чуриле. Святослав в сильнейшем раздражении наговорил Давыду много обидных и унизительных слов, досадуя на то, что каждая рабыня и каждый гридень знают о трусливом поведении его сына.

Давыд знал, с каким презрением относится к трусам Святослав, поэтому после суровой отповеди он ожидал в дальнейшем не менее сурового к себе отношения со стороны отца. Давыд и раньше-то не ходил в любимчиках, а теперь и вовсе лишился отцовской милости. И все же ему хотелось винить в этом кого угодно, только не себя. Прежде всего - Регелинду. Почему она не уложила его спать в доме Чурилы, а потащила через весь город домой, словно на потеху! Почему не смягчила гнев отца против него, а лишь выгородила одну себя! К тому же Регелинда подло обманула Давыда, изливая на него свои страстные томления перед тем, как отвести к Чуриле; когда же с зубом было покончено, коварная искусительница всего один раз отдалась ему и то наскоро, возмутившись тем, что Давыд, дескать, всю ее исцарапал. Давыд не отрицал, что был немного грубоват в постели, но ведь он ждал этого часа так долго! Регелинда не маленькая и должна понимать, что у него в жилах кровь, а не водица!

Давыду страстно хотелось, чтобы вдруг вспыхнула война с венграми, с поляками, с половцами - все равно с кем, лишь бы ему предоставилась возможность проявить себя в сражении. Среди упреков отца один особенно больно задел Давыда. Святослав сказал, что, быть может, Давыд нарочно подвернул себе руку, дабы не ехать на войну со Всеславом. При мысли об этом слезы закипали на глазах у несчастного Давыда. Он так рвался тогда в поход! Но ему постоянно не везет в жизни!

Возвратившийся из Княжина Селища Роман пригласил зачем-то Давыда к себе в светлицу. Он восседал на скамье, поджав под себя ногу, и барабанил пальцами по столу.

Вошедший Давыд хмуро уставился на брата, на губах которого играла таинственная улыбочка.

- Ну? - спросил Давыд. - Зачем звал?

- Дверь поплотнее прикрой, - промолвил Роман и кивнул на стул. - Садись и внимай. Думаю, тебе это будет интересно.

Давыд сел, не спуская сердитых глаз с Романа. Роман, понизив голос, рассказал о том, как он прискакал в усадьбу и не застал там мачеху и Олега.

- Со слов огнищанина выходило, что отправились они кататься верхом и вот-вот должны были вернуться. Я выехал им навстречу. Полями да луговинами добрался по речки, еду неспешно бережком. Вдруг гляжу, две лошади оседланные по лужайке бродят. Олегова коня я сразу узнал, второй, думаю, мачехи нашей, не иначе. А их самих не видать нигде. Я поначалу-то заподозрил неладное, спешился и засапожный нож достал. Крадусь потихоньку вдоль кустов, прислушиваюсь. Тихо вокруг, только ветерок в ветвях шумит да кони уздечками позвякивают. Потом будто голос тихий-тихий прозвучал откуда-то из зарослей. Я в кусты-то углубился и вижу…

Роман сделал паузу, желая усилить впечатление, широко раскрытыми глазами глядя на Давыда. Такая привычка осталась у него с детства.

- Ну что?! - нетерпеливо воскликнул Давыд.

- Вижу, черт рожки свои брусочком точит, вжик-вжик! - сказал Роман и захохотал.

- Ну не дразни, Ромка! - рассердился Давыд. - Сказывай.

- Ладно. - Роман поудобнее устроился на скамье. - Слушай. Раздвинул я ветви и вижу, двое лежат на траве примятой. Мужчина и женщина. Нагие оба. Широко развела молодка ножки свои белые, а сверху на ней наездник удалой скачет да так резво, только зад его сверкает, будто хвостик заячий. По сей резвой заднице и узнал я брата нашего Олега. А когда повернула молодка свое личико, то узнал я в ней нашу мачеху. Хотел я окликнуть Олега, мол, не загони лошадку сгоряча, да уж больно сладко Ода под ним постанывала, и я смолчал. Налюбовавшись вволю, осторожно выбрался из кустов и был таков. - Роман усмехнулся, довольный собой. - Ай да Олег! Ай да скромник! Соблазнил-таки нашу гордую мачеху.