Андрей Косёнкин - Юрий Данилович: След

В горнице стало как-то по-особенному, торжественно тихо.

Такая тишина воцаряется ежели не в миг осознания величия замысла, то уж, во всяком случае, в миг прозрения близкой и неимоверной выгоды.

- Не Рязань воевать иду, - закончил Даниил Александрович, - а Коломна мне надобна!

- Так, княже, так!

- Вон что!..

- Ить и я так мыслил-то!..

Один лишь голос прозвучал в несуразицу, опять возразил, е удержался Редегин:

- А как коломенцы-то не схотят того?

- Дак, что ли, их уговаривать? - прокричал лужёной глоткой Акинф Ботря. - Вона великий князь Андрей Александрович слов-то не тратил попусту…

Упоминать Андрея, тем более в подобном сравнении, при Данииле Александровиче не стоило. Князь сузил глаза и так осмотрел на Ботрю, что тот осёкся и задышал тяжело, точно уз на плечи взвалил.

- Брат Андрей злобу тешил, - как отчеканил, сказал Данила, - а я землю свою возвысить желаю. - Он помолчал и добавил: - А коли кровь придётся пролить, так я грех на себя беру. Как говаривается: не передавивши пчёл, мёда не есть! Так ли?

- Так! Так! - теперь уж в полном восторге единодушия закричали москвичи.

Искоса князь глянул на сыновей, стоявших от него по левую руку. Младшие - Бориска и Афанасий - на такое собрание, разумеется, допущены не были. Иван сиял румянцем, как медная бляха. И этот румянец верней всего выдавал, как он был счастлив решением отца.

«Ишь, ты! - неожиданно подумал Даниил. - Так сияет, словно сам ту войну и выдумал!»

Как это ни покажется странным, но шестнадцатилетний Иван с совершеннейшей точностью, причём много заранее предугадал действия отца. Он был ещё одним из тех, кто знал в Москве о предстоящей войне. Правда, сам Данила, тысяцкий Протасий и даже Фёдор Бяконт, кому и положено было об этом догадываться, про помыслы Ивана не ведали.

Сашка - третий Данилов сын - стоял насупленный: все не по нему, все не так! Странен и непонятен был Даниилу Александр - по деду имя, по деду и лик, но для великого слишком сердцем открыт…

Справа от князя место пустовало - не ко времени со своими молодцами запропастился куда-то Юрий, будто черти его унесли! Да вот незадача-то: исчез как раз тогда, когда более всех и надобен!

- В три дня должны выступить!

- Да разве в три дня управимся? - отнекнулся было осторожный Протасий.

- В день надо бы, - отрезал князь. - Да так надо сделать, чтобы из Москвы до Рязани не только конный не успел доскакать - птица долететь не успела. Все пути перекрыть!

- Эх, на растопырку-то не бьют, - покачал головой тысяцкий.

- На то тебе и три дня, чтобы пальцы в кулак собрать! - жёстко, не терпя возражений, сказал Данила и поднялся с резного стольца.

Знаком Даниил задержал в горнице боярина Плещеева, считавшегося пестуном старшего княжича. Впрочем, какой уж пестун был из старика Плещеева - одно название, ему самому пестун был надобен. А уж перед Юрием-то он трепетал, как кура перед ястребом.

- Где Юрий? Нет почему?

Плещеев опустил глаза в пол: виноват, мол…

- Так ты ведь сам, батюшка, обругал его давеча, - сказал вдруг Иван. - Он, знать, и отчаялся.

- Что?

Иван улыбнулся:

- Да я говорю: чай, гдей-то пережидает, когда ты к нему переменишься.

Он поднял на отца бесцветные и безвинные глаза:

- Может, он в Поддубню подался?

- Ты почём знаешь?

- Так он мне, батюшка, сам сказывал…

- Что?

- Что, мол, поддубенцы на него напраслину возвели, а ты на него за то и прогневался.

Данила махнул рукой:

- Найти Юрия… Горница опустела.

Даниил Александрович вновь опустился на точёный из цельного дерева удобный столец с высокой спинкой, с ласковыми, за многие годы княжения до блеска протёртыми подлокотниками, уставился невидящим взглядом в дубовые плашки пола. Век бы сидеть на этом стольце да править любезной ему Москвой. Да ведь время неверное, коли так на Москве засидишься, решат, что ты слаб. Не ты, так к тебе придут!

Переломил Даниил людишек! Ни на миг и не усомнился, что переломит, а всё же нехорошо, тревожно было у него на Душе. Да ещё жаба к груди подкатила. Под самое горло. Дышать не даёт. Ужели прав отец Порфирий? Ужели правы те, кто смущают душу сомнениями, все эти Семчинские, Редегины, Блиновы, Деевы… Как смеют они перечить князю своему, когда из рук его кормятся? Ужели их правда сильнее страха? Тогда чего стоит его княжья правда?

Бона, сказывают, Юрия-то на Москве посильней его, Данилы, чтят! Потому как в руках у Данилы хлеб да Божие вразумление, а у Юрия-то в руках кнут! Что на Руси сильнее? Что на Руси важнее-то?

Вона и Ботря-то до чего добалакался: ставит его, Данилу, на одну доску с Андреем бешеным! А коли ставит, знать, и он в его глазах того стоит! Знать, и от него, Данилы, ждёт Русь страха и крови! А он, Данила, лишь о Москве заботится! Но как её поднять над другими без страха и крови?

И не знает Даниил Александрович, противно ли его душе сравнение Акинфа Великого или лестно?!

Одно знает: отныне, как бы и кто ему ни противился - по его будет!

- Я сему месту князь! - неожиданно властно, упрямо, в голос, точно ведёт с кем-то спор, произносит Даниил Александрович.

- Что, батюшка? - тихим эхом откликается сын Иван. Оказывается, он по сю пору не оставил отца. Затих на лавке в дальнем углу и сидит, будто его и нет.

Даниил поднимает удивлённый взгляд на сына:

- Ты чего здесь, Ивашка?

- Дай, думаю, обожду, - тупит в пол глаза сын, - вдруг понадоблюсь…

«Ишь какой заботный! Потачик родителев! Не Юрий…» - умиляется Даниил Александрович.

- Подь сюда, - манит Даниил сына.

- Что, батюшка?

- Никто не ведает, как Господь распорядится… А только ты запомни, Ваня, навек мы сему месту князья: и Юрий, и ты, и Сашок, и младшие… Живите одним кулаком! Ради Москвы живите! Чтоб она, матушка, крепка стала, крепче прочих, слышь, Ваня?

- Да, батюшка!

- А чтоб крепче прочих - прочих-то не жалейте!

- Так, батюшка!

Даниил пристально поглядел в глаза сыну, и Иван, по своему обычаю, на сей раз взгляд не отвёл.

- А растить-то её вам придётся, да не только умом, но и Кровью, слышь, Ваня?

- Да, батюшка.

- Зря кровь-то не лейте, авось все округ православные… - Даниил помолчал и, вздохнув, твёрдо добавил: - Но и не бойтесь крови-то! Я грехи ваши отмолю перед Господом.

- Батюшка! - Иван попытался припасть к отцовой руке, но Данила его оттолкнул.

- Чай, не на смерть прощаемся!

- Возьми меня на Рязань-то! - взмолился Иван. Хотя от отца в просьбе сына не укрылось лукавство.

Даниил усмехнулся:

- Кой из тебя воин! На Москве сиди… Ступай.

Иван поднялся с колен и неслышной кошачьей поступью вышел из горницы.

А на Москве такая кутерьма поднялась, какой доселе москвичи и не видывали. Гонцы метались по окрестным сёлам; к Николе Мокрому свозили прокорм, отряжённые тысяцким люди составляли обоз; у заветных княжьих складниц толпились чёрные слобожане - основа и слава будущих ратей московских. Прикладывали по руке мечи, копья да короткие сулицы [32] Сулица - ручное холодное оружие, род копья или рогатины. … В кузнях спешно ковали кольчуги, на боярских дворах звон да шум: каждому лестно перед князем такую дружину выставить, абы почище была, чем у прочих…