Андрей Косёнкин - Юрий Данилович: След

От широкой реки по холму недвижными рядами величаво ступают сосны, каждое дерево - шаг. Всходя на холм, смыкаются сосны в сплошную стену. Не угадать, что там за стеной: то ли бескрайний бор, медвежий угол, то ли вовсе пустое место, то ли неведомый град?

Пожалуй, что городище; эвона, как дымы, точно седой туман, враз холмище окутали - знать, пробудились хозяева ото сна, затопили в истобках [1] Истобка - отапливаемая изба. . Свиваясь в кольца, потянулся дымище под потолок, повис чадным облаком, медленно вытягиваясь на волю через волоковое оконце. Пока в курной избе не протопишь, ни спины разогнуть, ни головы не поднять. Ан всё равно, не зря говорится: не наглотавшись дыма, тепла не видать… Да и это не вся морока: коли не вовремя волоковое оконце кожушком затянешь, враз тепло из избы выдует, а коли пожадничаешь на дрова, на уголья недотлевшие, прежде срока оконце прикроешь, того и гляди от угара стомишься. А в сенях уж скотина топочет, жрать просит, только вертись-поспевай…

Чуть рассветлелось. Будто бы расступились на холме сосны - поприглядистей стало. Частокол на холме, за частоколом кое-где крыши проклюнулись. И впрямь - городище!

МОСКВА.

Узкую речку, что полусогнутым рукавом ласково обжимает холм, зовут Неглинной - знать, вода в ней чиста. Широкую - называют Москвой. Так издревле нарёк ту реку непутный народ меряне [2] Меря - финно-угорское племя, жившее в районе Ростова Великого. на непутном мерском своём наречии. Вроде бы на их языке Москва-слово означает: мутная вода. Или тёмная вода. Или ещё того хуже - грязная. Никто уж и не упомнит, как в точности. По имени той реки назвали и место на холмах, на крутицах - Москва.

Москва - край глухой, окаянный, бедный. По достатку и имя…

Но кабы меряне непутные знали, что сей заброшенный угол надо всей Святой Русью поднимется, разве бы не нашли они в бедном своём языке слова иного?

Да что уж мерян винить неразумных, когда сами-то русские ещё долгое время спустя чесали в кудлатых башках - недоумевали: как то могло случиться, что угол худой, коровий брод, право слово, завалящий уделишко над иными возвысился?

Вот уж действительно:

«Кто же думал-гадал, что Москве царством слыти? Да кто ж знал, что Москве государством быти?»

Не знал о том и московский князь Даниил Александрович. Или знал?

Зело хитромудр, дальнозорок и загадлив был этот князь. И скрытен зело. Ближние из наиближайших не ведали, что у него на уме. Однако при всём усердии и радении Даниила Александровича о достатке и возвышении достоинства сей убогой земли, доставшейся ему в незавидный удел от щедрот покойного батюшки, навряд ли он даже в самых тайных мечтаниях мог помыслить о том, чтобы поднять бывшее Кучково усадище над Русью, надо всеми её городами. При излиха богатом Великом Новгороде, при живой ещё славе Мономахового Владимира, при своенравном Нижнем, при стозвонном Ростове, при юной мощи входившей в зенит Твери, при Костроме, Ярославле, Рязани, да и при иных городах, зачастую обладавших и более древним достоинством, а главное, куда большей силой, в ту пору даже упоминать-то Москву в претенденты на стольный город было явною несуразицей. Да ведь в ту пору никто Москву ещё и не числил для себя в серьёзных соперниках.

Нет, в то время такая мечта могла поблазниться либо юродивому, либо святому, да и то лишь при Божьем соизволении. Юродивым Даниил Александрович не был, в святых тоже не значился - жил насущным. Да ведь и Божие соизволение, если принять за него то, что позднее случилось с самим московским князем и о чём будет сказано в своё время, скорее говорило о том, что как раз не Москве надлежит стать над Русью.

И всё-таки каким-то странным, непостижимым и загадочным образом Даниил Александрович, кажется, провидел грядущую великую судьбу города, ради которого, как говорится, в поте лица своего трудился, не покладая рук. Как знать, может, и в самом деле ведал-таки Даниил, какой город он поднял, считай что из ничего - на холмах да болотине, на грозу и славу Руси.

Зело дальнозорок был Даниил Александрович. Поди, догадывал, что творил. Но нам о том, что знал и провидел московский князь, остаётся лишь гадать. Да и что гадать, ворожея и то точней скажет: знал - не знал, ведал - не ведал…

А вот о насущном, что жгло и мучило московского князя на сломе веков, в первый год гибельного четырнадцатого столетия, во многом, если не в главном, определившего путь становления Руси, можно говорить вполне определённо. Война и власть, власть и война - вот что жгло и мучило удельного московского князя Даниила Александровича, младшего из сыновей Невского.

Вовсе не блазнился, но в яви был близок великий владимирский стол. Главной целью Даниила было занять его по смерти брата Андрея, занять и укрепиться на нём, дабы на века утвердить на Руси единую власть единого рода. Своего рода. На то и плодил сыновей Даниил Александрович…

А первым шагом к той власти должна была стать война.

Многие годы и о власти, и о войне крепко думал Даниил Александрович. И для власти, и для войны копил силы. Можно сказать, ради того лишь и жил, из года в год выстраивая, заселяя, поднимая Москву. Но о ближних ли, дальних ли целях его догадывались немногие. Сколь хитромудр был Даниил Александрович, столь и скрытен.

Всю жизнь князь Данила у судьбы считал себя в пасынках. Само появление на свет последнего отпрыска Александрова семени, кажется, не сулило удачи. Княгиня-матушка Александра Брячиславна померла в горячке, с трудом разрешившись от бремени. И батюшка Александр Ярославич без любви глядел на последыша, хоть и безвинно, однако же одним своим рождением погубившего верную, к тому же во всём выносливую супружницу. Ведь до Данилки-то Александра Брячиславна, считай, четверых благополучно выносила и родила как ни в чём не бывало. Это ежели к братьям Василию, Дмитрию и Андрею присовокупить ещё и сестру Евдокию.

Разумеется, на все воля Божия. Однако больно уж в большой любви прожил князь Александр Ярославич со своею княгинею, чтобы душевно умиляться, глядючи на Данилку-поскрёбыша, своим рождением послужившего его безвременному вдовству.

Впрочем, недолго он вдовствовал и недолго глядел на младенца Данилу, если вообще глядел на него, потому как в ту пору великий князь Александр пребывал в Орде у хана Берке, очередными дарами пытаясь задобрить татар. Удалось ли на этот раз ему умилостивить татар, сказать трудно, потому как на обратном пути из Сарая Александр Ярославич, будучи человеком необычайно физически крепким и не сказать, чтобы старым - ему не исполнилось и сорока трёх лет, - вдруг ни с того ни с сего захворал и в одночасье, едва успев покаяться во многих грехах, умер в Городце, что на Волге.