Андрей Косёнкин - Юрий Данилович: След

А ещё жалел он о том, что не может помолиться русском Богу Исе, чей светлый и горестный лик видел на византийских иконах. Все ему казалось, что Бог этот сможет понять его и простить, и освободить его душу от горечи. А ещё сделать так, чтобы ночами, когда одиноко даже в объятиях жён, он больше не слышал последних криков братьев и хруста их позвонков.

Что ж, и правители ждут и ищут прощения.

Чай, не вовсе не люди…

Сумеречным, вечерним взглядом из-под толстых, будто набрякших век смотрит Тохта на русских. И не понять, что в том царственном взгляде: величественный покой, внимание, презрение, угроза или совершенное безразличие?

Юрий предстал перед ханом во всевозможном великолепии: кафтан красного бархата, с серебряными изузоренными тонкой вязью пуговицами и с парчовыми отворотами, тяжёлый пояс с золотой пряхой в хороший кулак, на пристяжном высоченном козыре изумруды, что рысьи глаза… Молод и Ладен собой, хоть и узок в кости. Словом, обличьем изрядно богат и достоин московский князь. Но, глядя на него, не враз и определишь, кто пред тобой - ни птица в небесах сыч, ни рак в рыбах рыбица, ни в зверях зверь ёж?

Ясно, что зверь, только кой - непонятно? То ли действительно сильный и умный, то ли хитрый, то ли всего лишь бессмысленно злой и увёртливый?

А и правда, есть в лице его нечто птичье, - с таким-то высокомерием обычно орлы глядят. Хотя ведь и петухам свойственно взирать на мир с такой же грозной надменностью. Да и в самих его повадках, в том, как остро и скоро взглядывает, будто змея кусает, в оскале мелких зубов - то ли волчьем, то ли лисьем, - в суетном движении рук - снуют, аки ящерки, - нет-нет, да и мелькнёт звериное.

Слова-то и те не говорит, а выкликивает подобострастно, будто кычет зазывно - это, когда к Тохте обращается, точно боится, что тот его не услышит, и метёт пред ним, как собачий хвост - ан так и мнится, что изумруды да пуговицы серебряные вместо репьёв на нём… А когда на дядю ярится, так рычит, огрызаясь, или лает по-пёсьи. Да вот и имя ему - чисто пёс!

И как-то в самом деле мелок он, что ли? Или то впечатление создаётся оттого, что ныне рядом с ним иной князь?

Да уж, - не тот Михаил!

Что скажешь про красивого человека? И лоб - так лоб, не бляхой приплюснутый, и глаза - не изюминки! Высок, плечист, статен, в руках мощь, в складках губ горечь знающего, волосы отпущены, будто в знак вечной скорби об отчизне, по лбу забраны златотканной повязкой.

Когда по Руси следует, рука встречающих сама ко лбу тянется, да ведь и на сарайских улицах достойные монголы и то с почтением вслед оборачиваются:

- Урус коназ идёт!

Словом, красен князь Михаил Ярославич! В тот год ему исполнилось тридцать три. Взошёл он в зрелую пору, в самый счастливый зенит, когда человеку кажется, что всякая ноша ему по силам. Не спрохвала Михаил готов был взвалить на плечи голгофский крест - издали шёл к нему бережным шагом. Давно ещё, в юности, в сокровенный молитвенный миг постиг он свой путь. И постигши, ступил на него и уже не собирался сворачивать: слишком многие бедствия знал он и видел в своей земле и хотел приуменьшить их. А на то имел не одно лишь благое желание (хотя на Руси у правителей и желание благое в редкость!), но и твёрдую волю, и крепкий ум, и дальние помыслы.

Да вот ведь и шагу ступить не успел, как стреножили! И горько, что верёвку-то для русской петли татары плетут из русских же нитей.

Долго тянется унизительная морока к вящей радости татарвы, собравшейся поглядеть, как князья московский и тверской будут тягаться промеж собой. Одни явно поддерживают московского, другие (их куда меньше) - тверского. Хлопают в ладоши, цокают языками, смеются, задорят, аки собак стравливают.

Да, ить, им, татарам, в том не одно удовольствие, но и каждому своя выгода - ныне в ханском дворце русские у татар Русь торгуют!

Всякая закавыка становится поводом к яростной пре. Да иначе и быть не может, ныне от тех закавык зависит, кому стать, великим князем владимирским. Да кабы это одно, а то ведь каждая закавыка, то бишь условие, в ханскую грамоту после, пометятся, а уж та грамотка русичей под худые ребра так подцепит, что мало-то никому не покажется. Вон и спорят до остервенения.

Если князь тверской обещает Орде верный союз на случай, войны, то московский сулит и без войны каждого десятого русского мужика ежегодно в ханское войско слать.

Али уж так дешева она, кровь-то русская?

Если тверской обещает оставить на кормление ханских, послов, то бишь числяков, стоящих наглым дозором чуть ли не в каждом городе, так московский новых зовёт - мол, мало нам без ваших даруг догляду! Придите, присмотрите за нами, убогими!

Али мало нам на Руси нахлебников? I Итак по всему: по гривнам и полугривнам, и по полушкам, и по чёрному бору, по медам, по зерну, по всякой рухляди, по Путям гостевым… мало-мало не дошли до «дыма с трубы», как в страшные Батыевы времена! [64] Во времена Батыя дань взимали «от дыма», то есть с каждого жилища.

Не на то рассчитывал Михаил Ярославич. Хотел прийти к татарам с достоинством и от них с прибытком уйти. Ан перехитрили его, подтравили волчонка Данилова! Ясно, что злое семя, да ведь должна же быть голова на плечах, коли совести нет!

Одного хотел Михаил: взять за грудки того Юрия, встряхнуть, как следует, заглянуть ему в глазки и спросить доверчиво:

«Пошто в Сарай прибежал или не знал, на что ты татарам надобен? Да неужели ты, сучий охвостень, до той меры в себе уверился, что способен над Русью встать? Али кто тебя надоумил в том?»

Да поздно, не спросишь! Одно остаётся: скрипеть зубами да сверх набавлять, чтобы опередить племянника! Иначе никак нельзя - уйдёт Русь под Москву! А под Москвой негоже Руси, потому как умопомрачена Москва стяжательством и непомерной гордыней! Вот её суть!

А Юрий кычет, метёт хвостом, чувствуя поддержку татар, от слова к слову, все блядословней ротничает. (Кстати, не от него ли, не от Юрия и пошёл на Москве тот клятвопреступный обычай ротничать: у заутрени крест поцелуют, а к обедне тем же крестом лоб прошибут!)

«Вон как распалился-то Юрий Данилович! Да вели ему сейчас хан кресты с церквей снять, так он и на это отчается, лишь бы власть получить, - подумал вдруг Михаил Ярославич, и на миг ему стало жутко, точно бездну увидел. - Ить, коли татаре возьмут ныне власть сажать на Руси князей не по роду, а по одной своей надобе, так и тот час недалёк, когда над Русью и сам татарин возвысится?!! Нет, нельзя мне ему уступать, никак нельзя!»

Не вожделен, абы суетного возвышения ради, был Михаилу ханский ярлык, однако же необходим, потому что знал он свой путь!

Постыдно, горько было Тверскому. Будто слышал, как стонет чадь и его, между прочим, клянёт, что не смог защитить людей своих перед ханом. Да где ж здесь защитишь, последнего б не утратить!