Вадим Полуян - Ослепительный нож

- К Господину Великому Новгороду намечаю наш путь, - сообщил Андрей Дмитрич. - Есть там у меня важный друг, степенный посадник Василий Степанович Своеземцев. Он даст приют на время. Однако вот размышляю: как добираться? Есть две дороги: одна - через Волок Дамский, Торжок, Вышний Волочок, Коломенское озеро, Яжолбицы; другая - от Волока Дамского мимо озера Вол ого (откуда Волга начинается), через град Демань - новгородскую крепость на реке Явоне, впадающей в Шелонь, - через Русу, берегом Ильменя, через Коростыню и - на месте!

- Способнее вторым путём, - приговорила Акилина Гавриловна. - Круглее, но глуше. Стало быть, безвреднее.

Направились к деревеньке, что дымилась в тысяче шагах. Она и оказалась Дудинцами.

У крайней курной избы во дворёнке с похилённым плетнём нашли Симеона Яму, чистящего саврасую лошадь, впряжённую в повозку с берестяным верхом.

- Вот наш рыдван, - издали углядела Акилина Гавриловна.

- Не рыдван, а кибитка, - уточнил Андрей Дмитрич.

- Харч не удалось купить, - уведомил Симеон Яма. - Монеты, что господин из калиты дал, - оршуги, шведские медные деньги.

- Истинно, истинно, - подтвердил боярин. - Пфениги, марки, оршуги. Будто бы Ховрин знал, что твой путь ляжет в Новгород, - сощурясь, глянул он на Евфимию.

- Не в Литву ж ей бежать! Не в Москве ж оставаться! - объяснила поступок Ховрина Акилина Гавриловна.

- В Новгороде рады будут таким монетам, здесь же, в лавице, не берут, - заявил Симеон Яма. - А цены, цены по случаю нашей смуты! - воздел он руки к небесам. - Мех овса - алтын, воз сена - алтын, коврига хлеба - деньга, полоть мяса - два алтына, баран - десять денег! Да ещё май добавил скупости. Ах, май, май! Не холоден, да голоден!

- Обвыкнемся голодать, - вздохнул Андрей Дмитрич.

- Попросил у приятеля Христа ради, - кивнул Симеон на курную избу, - овсяных хлебов да жбан молока. Подкрепимся по-бедному и - в дорогу.

За трапезой возатай признался, что хотел кой-какую боярскую рухлядь обменять на еду, да поостерёгся: не заподозрили бы, кто путешестует. В лихое время кругом доводчики.

Саврасый повёз почти шагом. На спусках убыстрял ход, на подъёмах Мамоны с Евфимией покидали кибитку, шествовали позади, лишь Симеон Яма ехал, покачиваясь в седле, помахивал понукальцем.

На полях трудились обельные мужики в рубахах и портах, в сапогах чёрного товара или лаптях, бабы в красных сорочках и сарафанах. Обихаживали свою собину.

- Арина-рассадница! - объявил, спустя несколько дней, возатай. - Рассаду капусты сажают. Жгут старую траву, чтобы не мешала новой. На Арину старая трава - с поля вон!

- Тяжело живут, а у каждой бабы серьги в ушах, - заметил боярин.

- Для крестьянки серьги в ушах, словно крест на шее, - хохотнул Симеон Яма.

В селе Теребень приютил путников скудобородый безлошадник Сысой. Попробовал оршугу на зуб и решил:

- Сгодится!

После вечери жена с детишками взлезли на полати, постояльцам постелили на лавках. Хозяин не погасил светца. Евфимия, засыпая, слышала, как он жаловался Андрею Дмитричу:

- Грядут страшные времена! Уже, видимо, кончина мира приблизилась, и урок житию нашему приспел, и лета сокращаются. Сбылось всё, сказанное Господом: восстанет язык на язык… Говорят, по истечение семи тысяч лет пришествие Христово будет. То-то и есть! Нынешней зимой у нас явился волк голый, без шерсти, много людей поел. А на днях озеро Жидовское у села Троицы три для стояло кровавое…

- Животные есть такие, почти глазу невидимые, - разъяснял Андрей Дмитрич. - По-латыни именуются инфузории, а по-нашему - точка, клуб, угрянка, глазок, разнотелка, вьюнчик. Водятся они во всех жидкостях, настоях, наливках, особливо в квасных, загнивающих. Воду красят. Бывает, в кровавый цвет…

Месяц почти истёк в долгом странствии. В деревне Охна путников никто не приютил. Ночевали в кибитке. Андрей Дмитрич с возатаем поочерёдно спали у костра.

Когда Евфимия среди ночи вылезла по нужде, Симеон Яма спал, бодрствовал боярин. Проводив деву в ближний лес, он посторожил, стоя в подберезье, на возвратном пути сказал:

- Забываю за хлопотами известить тебя, милушка: ещё в Нивнах, после рассказа Фотиньи о твоём ночном поединке с Косым, я задумался. Тяжело противостоять злу голыми руками. Мало ли найдётся на сироту обидчиков? Вот и измыслил тебе защиту: не нож, не меч, а иголочку. Не придумал, как назвать. Спрыск? Брызгалка? Сифон, по-гречески? Трубка такая тоненькая. Несколько трубок. Вошьёшь их в наручи, в подрукавник или под подол. При надобности вонзишь иголочку в супротивника, сожмёшь другой конец двумя пальцами. Сталь в этом месте тонкая, гибкая. А в остром конце лопнет плёночка, и вбрызнется сонное зелье в кровь лиходея. Тут же повалит с ног. А безвредно. Каждая брызгалочка - на один разок. Да разков таких в твоей жизни, я чаю, не много будет. Напомни завтра достать из ларчика. А Акилинушка вошьёт, или сама… Лезь, милушка, почивай пока, - подсадил он её в кибитку.

На другой день возатай объявил:

- Нынче праздник: царь Константин, мать его Алёна. Сеют лен и огурцы. Алёне лён, Константину огурцы.

В граде-крепости Демане предоставили кров два братца новгородца Лазута и Станил. Промышляли они обозами. Обменивали новгородский лен на галицкую соль и новоторжские кожи. Да выглядели небогато. Носили широкие простые армяки без боров и грубые кожаные уледи - сыромятные лоскуты - носок крючком, голенища суконные. Загаяли перед Андреем Дмитричем своё дело. Не на неудачу пеняли, на коробейщину, съедающую всю прибыль. Долго длилась их речь с Мамоном после вечерней трапезы, пока Акилина Гавриловна вшивала в платье Евфимии измысленные головастым супругом брызгалки.

Утром кибитка Мамонов продолжила путь вместе с обозом деманьских новгородцев. Возы с тяжким грузом галицкой соли двигались позади. Саврасый, изрядно устав за месяц тяглового труда, едва всходил на су-гор. Боярская чета и боярышня шли обочь.

- Клячонка нёличь, а неистомчивая! - оглянулся Симеон Яма, сидючи в седле. И тут конь стал как вкопанный. Понукальце не помогло. Кнут, вынутый из-за пояса, понуждал выдохшуюся лошадь буйно поматывать головой, да не двигаться. Удары сыпались в хвост и в гриву. Этого не вынес Мамон.

- Уступи седло, дай поводья.

Возатай спешился, боярин взгормоздился на Саврасого, и… конь тронулся. Евфимия с Акилиной Гавриловной облегчённо вздохнули и продолжили свой разговор.

- Какие ткани ты более всего любишь? - спросила боярышня, углядев под телогреей Мамонши вышитое шёлком цветное лёгкое платье.

- Люблю ткани всех цветов, - сказала боярыня, - кроме чёрного - его носят монашки, - и пёстрого, азиатского.

Тем временем кибитка выехала наверх.

- По сугорью хороши пашни, а по низам все почти вымокли, - подметил Симеон Яма, поднимаясь за женщинами.