Вадим Полуян - Ослепительный нож

И тут произошло нечто, остолбенившее путников.

Навстречу им в крутом ветровом потоке двигался пылевой столп от земли до неба. Он шёл, быстро приближаясь, лоб в лоб саврасому, сидевшему на нём боярину и кибитке. Не успела Акилина Гавриловна руками всплеснуть, как лошадь со всадником и повозкой оказались в вихревом столпе. Вихрь поднял ношу, поносил по равнине, умчал за окоём… Поднявшиеся со своими соляными возами Станил с Лазутой в изумлении оглядывали пустое пространство.

- А где ж Андрей Дмитрич? - спросил Станил.

- Нечистая сила унесла! - стоял с широко раскрытыми глазами Симеон Яма.

- Невиданной силы смерч! - растерянно произнесла Всеволожа.

Истошно, как по покойнику, закричала Акилина Гавриловна.

Всё случилось так быстро, что никто ничем не успел помочь несчастной жертве смерча. Симеон Яма истово молился. Новгородцы оглядывались на свои возы, хотя соляную тяжесть никакой нечистый дух не подымет. Евфимия утешала боярыню.

- Я… его… потеряла! - металась по пустой равнине Мамонша.

- Аки Илья пророк, взят на небо, - вздыхал возатай.

И повозка, и рухлядь, и конь - всё пропало! - хлопали себя по лбу деманьские купцы. В конце концов Станил предложил:

- Слезами горя не истребишь. Лазута проводит вас, женочки, в ближнюю деревню, а я с Симеоном отправлюсь искать боярина и коня с повозкой. Отыщется Андрей Дмитрич!

- Отыщется, а всё равно не живой, - плакала Мамонша.

- Живому порадуемся, мёртвого земле предадим, - рассудил Станил.

В деревне Тошна, куда Лазута привёл возы соли и двух осиротевших женщин, расположились в крайней избе. Хозяин достал из печной выемки - искрёнка растопку и кресало, вздул огонь, чтоб обогреть дрожавшую боярыню, хотя её трясло от горя, не от холода.

- Опомнись, матушка, не убивайся. Ты - амма Гнева! - внушала Всеволожа, снимая с неё кику с назатыльником и подубрусник, закрывающий всю грудь и плечи.

- Я не амма Гнева без своих лесных сестёр, - печалилась боярыня. - Слепа, глуха, беспомощна! Нет со мною Богумилы - моих очей. Нет Калисы - чудотворных моих рук. Нет Янины - ведалицы людских судеб. Нет Агафоклии, способной отыскать несчастного в иных мирах и временах…

Повечер явились ищики - возатай и купец. Сложили кое-что из рухляди к ногам боярыни.

- Остатки колесницы нашли на дереве за рекой Метою, - оповестил Станил.

Симеон Яма кулаком утёр глаза.

- Саврасый пал. Нашли неподалёку.

Оба, прихватив по калачу, направились к двери.

- Куда же вы? - спросила Всеволожа.

- Искать боярина, - сказал Станил. - Ночи теперь лунные… Лазута, ну-ка, с нами! - поднял он приятеля с голбца.

Тот оторвался от печи, накинул армячок. И вновь остались женщины одни. Хозяева давно уж почивали снаружи на повети.

Застыла в горьких мыслях Всеволожа. Светец погас. Безмолвно глядела амма Гнева в подсинённое луной оконце.

- Мне совестно, - тихонько зазвучал её дрожащий голос - Перепугалась стать одной. А ты - одна!

- Ужели не провидишь ничего? - страдала о боярине Евфимия. - Что ж твои книги? «Добропрохладный вертоград», «Рафли», «Лопаточники», «Трепетник»…

- Нет со мною моих книг, - вздохнула амма Гнева. - И нет лесных сестёр. Дай успокоиться, прийти в себя, вступить во внутреннее делание… Помолчим!

В молчанье просидели до третьего петлоглашения. Вдруг амма Гнева поднялась, перекрестилась в красный угол.

- Он идёт!

- Кто? - вздрогнула окованная нечаянной дремотой Всеволожа.

- Он. Андрей Дмитрич. Выйдем встречь…

Покинувши избу, они узрели в молоке рассвета четверых всадников на трёх конях, выпряженных из купецкого обоза. Вот спешиваются. Первый - с поклажей. Двое под руки ведут четвёртого.

В безмолвии счастливо обнялись боярин и боярыня. Потом Станил сказал:

- Нашли далече. На опупке. В высоких травах. Думали, поломаны все кости. А он лежит целёхонек. Кафтан изодран!

К полудню улеглись все радости. Купцы с возатаем, вкусив корчажной пьяной браги, взлезли на поветь и улеглись на прошлогоднем сене. Хозяева ушли на свою пашню. Андрея Дмитрича устроили под солнцем и ветлой. Мамонша приводила в добрый вид испорченный кафтан. Евфимия же слушала в который раз, что пережил и перечувствовал внезапно унесённый вихрем.

- Никакой боли. Поднимаюсь ввысь. Вращаюсь, как веретено. И очень опасаюсь открыть глаза. Такое чувство: вот глаза открою, себя увижу безногим и безруким. Потом открыл…

- И обнаружил, что оказался на вершине травянистого опупка среди золотных одуванчиков, - резво подсказала амма Гнева слушаную-переслушаную повесть мужа.

- Нет, - поднял палец Андрей Дмитрия. - Главного ещё я не поведал. Опасался, что Лазута со Станилом и Симеон сочтут меня выдумщиком. А вам открою: я оказался в ином мире… - Боярыня с боярышней придвинулись. - В каком-то каменно-железном мире, - вздохнул боярин. - Необъятный город! Люди ездят в стальных конях.

- В повозках, - поправила Евфимия.

- В повозках возят кладь, - сказал боярин. - Возницы же сидят в утробах конских, чаще вовсе без повозок. А по углам - трёхглазые железные жердяи. Три ока трёх цветов, и возгараются попеременно. А под ногами - камень, с боков - камень. Зелени почти что нет. Оставшуюся выкорчёвывают. Лишь над головой кусочек неба в паутине. Ещё возят множество людей железные рогатые коровы. Заденут рогом паутину, испускают искры.

- Наваждение! - поёжилась боярыня. - От страха выдумался сей ужасный мир.

- Ужасный, а занятный, - возразил боярин. - Там люди могут говорить друг с другом издали. Ты, скажем, на Москве, я - в Суздале. Один другого слышат. Там простой смертный по небу летает, аки ангел, только не сам собой, а кучно, в утробах мощных стальных птиц. Живут не в избах и не в теремах, а по-пчелиному, в бессчётных сотах, в ульях до небес. Однако в вящее пришёл я изумление, узнав, что мёртвые не умирают. Нет человека, а голос его слышен, сам он даже виден, лишь не осязаем, не отвечает, ежели вопрос задам, хотя и движется, вещает, как живой.

Тут Акилина свет Гавриловна тихонько отвернулась, поднесла к глазам ширинку, дрогнула спиной.

- Что с тобой, милушка? - всполошился Андрей Дмитрич.

- Сам цел-целешенек, а разум повреждён, - уже не сдерживала слёз Мамонша.

- Отчего ж ты не остался в этом чудном мире? - увлеклась рассказом Всеволожа.

- Плохо там, - сказал боярин. - Воду из реки не пей, в пруду не искупайся, овощь, ягоду с куста не съешь, вели отмыть. От городского смраду к сельской чистоте не два шага, а долгие десятки вёрст в железной гусенице…

Тут боярыня не выдержала и ушла в избу. Андрей Дмитрич смолк.

- Как ты вернулся к нам? - спросила Всеволожа.

- Четырёхглазый муж в белой тафье, белой сорочке узнал моё желанье и помог. Такой же вот брызгалкой, что я измыслил для тебя. Однако, милушка, пойду я к нашим мужикам, сосну на прошлогоднем сене. Ты Акилинушку утихомирь и успокой. Ни словом больше не обмолвлюсь о чудном мире. Наважденье, да и только!