Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

- Оба, и Озяблый, и Дурной, почитай на моих глазах сгибли. После все поведаю потонку и о них, и о себе.

- После, после, - замахал руками Шишонка. - Будет у нас время. Поживёшь под моим крылышком…

Род вздохнул:

- Не заживусь я у тебя. Нынешней же ночью отправляюсь во Владимир. Надобно не мешкая Кучковича увидеть и…

- И-и-и-и не говори! - лукаво погрозил Шишонка. - Помню, помню, как вы с Фёдором Дурным… на Боровицкий холм… к Кучковне… Ох, воды-то утекло! - Вятчанин запохаживал [490] [490] ЗАПОХАЖИВАТЬ - ходить взад-вперед. по ложне, пощипывая вместо бороды голый подбородок. - Все моё узорочье волосяное в эту воду кануло. Носил бы бороду, да тьфу смотреть!.. А во Владимир тебе ехать не по што, - изрёк он неожиданно. - Кучковича там нет. Великий князь со всем своим двором в Москве, глядит, как перестроили детинец по его изволу. Великая княгиня - ох! - давно и тяжело хворает.

- Она здесь? - воскликнул Род.

Шишонка горько закивал:

- Лежит, сердешная…

Хозяин становища отворил дверь, чтобы позвать слугу, и столкнулся с ним нос к носу. Тот зашептал, косясь на гостя:

- Сызнова пожаловал Кучкович со товарищи.

- Распорядись. Тотчас иду, - сказал Вятчанин. И обернулся к Роду, широко осклабившись: - Ты отдыхай пока. Пришлю ястьё. И сам вернусь. Нальём чуток за встречу и потрапезуем…

Род резко отогнал усталость, жажду, голод.

- Не улещай, Шишонка. Я все слышал. Веди меня к Якиму.

- Что ты, что ты! Не губи! - запричитал старик. - К нему никак нельзя. Он тут отай.

- Для всех отай, а для меня… - Род возложил ладонь на лысину Шишонки. - Веди-ка без промешки.

И тот повёл покорно по длинным переходам к самой дальней боковуше. Однако на пороге все же задержался:

- У-мо-ля-а-ю!..

Род отворил дверь.

Длиннющий стол в узкой палате. На ближнем к двери краю сидят двое лоб в лоб за игрой в тавлеи [491] [491] ТАВЛЕИ - особая игра в кости на специальной доске. . Один ещё голоус, а другой уже голоум: на челе - ни единого волоса. На дальнем краю стола русоголовый детина уронил лик в ладони. Должно быть, горе у него. Над ним сухонький большеглазый человек в круглой шапочке, свесив клинышек бороды, утешает медоточиво:

- Ну, Якимчик, ну… вскинь главу, взгляни соколом!

Уговариваемый поднял голову и как раз увидел вошедших. Да, это был Яким. Грудь Рода стеснилась, как под ударом. Ведь любимцу Андрееву ещё и сорока нет. А красивое лицо изборождено морщинами. Высокий атласный лоб превращён в гармонь. У погасших уст пепельная проседь бесом прячется в без толку ухоженную бороду. Прежде яблочные щеки нынче рдеют не румянцем, а - грешно сказать! - румянами. Сладкая, вельможная судьба, что ж ты сделала с Якимом?

При виде Рода Кучкович выскочил из-за стола, в два длинных шага очутился рядом, обхватил за шею, прильнул лицом, и плечи его мелко затряслись.

- Братец, я предчувствовал, я тебя ждал… Сестрица умирает!

- Ведаю, - обнял его названый брат. - Издалече видел смертный одр… на нём - великая княгиня…

- Как ты видел? - не понимал Яким. - Во сне?

Род не ответил. Пирники, возникая и исчезая, словно тени, уставляли стол. Игроки в тавлеи подняли глаза на двух обнявшихся, не понимая чувств Якима к незнакомцу. Утешитель в круглой шапочке приблизился с немым вопросом. Шишонка пригласил к столу, нижайше поклонился и был таков.

- Нужда поговорить с глазу на глаз, - попросил Род Якима.

Тот отёр парчовым рукавом очи и обернулся к своему обществу:

- Други! Мой брат вернулся. Именем Родислав, пореклом Пётр. На двадцать лет, почитай, волею злеца Андрея судьбина забросила его в дальние край. И вот он здесь! Прошу любить, жаловать…

Все стали подходить. Потянулись руки для приветствия.

- Ефрем Моизович, тиун великокняжеский, - знакомил Яким, указывая на утешителя в круглой шапочке. - Анбал Ясин, придворный ключник, - представил он бритоголового восточного человека, игравшего с голоусом в тавлеи. - Зятёк мой, твой тёзка Пётр, - указал он на голоуса и, пройдя во главу стола, усадил Рода рядом, - Отпразднуем возвращение брата!

Все уселись. Фиалы доброго вина содвинулись. Языки быстро развязались.

- Рады чествовать близкого Якимушке человека, - ласково улыбался Роду Ефрем Моизович. - В сей чёрный час соединило вас горе личное, а нас общее. Угасает госпожа наша ненаглядная, сестрица ваша страстотерпица.

- Слушай, как не угаснуть от такой жизни? Скоро все угаснем, - грубо влез в разговор Анбал. - Разве это жизнь, ты скажи! - обратился он к Роду. - Любимцы меняются, как застольные яства, порядки - как порты на заднице богача. Вчера - дружина, а нынче - двор! Раньше - гриди, теперь - придворные! Я - придворный ключник! Красиво, да? А поглубже вникни: гридь был товарищ князю, придворный - его холоп!

- Все мы холопи Андрея Гюргича, - поддакнул голоус Пётр. - Хочет - к сердцу прижмёт, хочет - к черту пошлёт.

Ефрем Моизович вскинул клинышек бороды:

- Умерьте пыл. Дозвольте бывальцу, братцу Якимушки, порассказать о дальних краях.

Поддавшись на уговоры, Род стал потонку поведывать внимающим вполуха пиршебникам о жизни за Боспором и Гелеспонтом: о Зевксипповых банях в Царьграде, кои отделаны мрамором, украшены статуями великих людей, пред чьими мёртвыми взорами мужи и жены совершают совместное омовение; о землях сельджуков, живущих на острове Елевферии, по-гречески - острове свободы, где свободою и не пахнет; о сарацинах, занявших аж у Геркулесовых столпов чужие берега, о мысленной красоте тканей, там продаваемых, то есть о такой красоте, кою лишь головой измыслишь, а руками не сотворишь…

- У нас тоже есть мысленная красота, - похвалился голоус Пётр. - Только не ткачи её сотворяют, а здатели. Во Владимире храм Богородицы - загляденье! А в Боголюбове, новом пригороде Владимира, что превзошёл и киевский Берестов, - такой дворец! Гости-агляне [492] [492] АГЛЯНЕ - англичане. , отъезжая, долго оглядываются. А Золотые ворота в новой столице тоже не хуже киевских.

- В новой столице? - Род перепроверил, не ослышался ли. - Разве Киев не столица уже?

- Теперь мы - столица! - ткнул себя пальцем в грудь охмелевший Ефрем Моизович.

- Кто - мы? - вопросил Анбал. - Слушай, мы уже не мы! Борис Жидиславич, Михн, мальчишка Прокопий да ещё этот… Кузьмшце, киевский буйвол, - они теперь «мы»! Их любит батька Андрей. Их держит в сыновьях, а нас в пасынках.

- Старую собаку не батькой звать, - пробурчал под нос молодой, невоздержанный зять Кучковича.

- Не пей более, - внушал тем временем хозяину стола Род.

- Ну, други, поздний час, - тяжело поднялся Яким.

Он взял названого брата под локоть, вывел во двор и усадил в свою кареть. Час и в самом деле был поздний. Однако ночи иуня месяца столь белолики вздешних краях, что из пустого окна карети, если приотдёрнуть завесу, видны все перемены в возникающем на месте Красных сел городе.