Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

- Ростов ко Владимиру, как боярин к холопу. Блюдёт своё старшинство! - солидно окал волжанин Панфил.

- На чем старшие положат, на том и пригороды станут, - пустил в ход расхожую приговорку Иевко в рассуждении, где быть теперь стольному граду и сидеть князю…

Большой, трудный разговор долго не продержался.

- Опять пойдут сплетки [512] [512] СПЛЕТКИ - ссоры. да подирушки, - подвёл красную черту Панфил.

Иевко с удовольствием опустился с неба на землю:

- Твоя воздержница, кажется, нашла древо по себе?

- Сколько ж можно девовать? - откликнулся Панфил. - Только пришлец какой-то смурной. Живёт, видать, по присловью: держи девку в тесноте, а деньги в темноте.

Иевко согласился:

- Оглядень! Знает, стало быть: рыжий да красный - человек опасный! Каждому это ведомо. Оттого и продевовала Вевея Власьевна столько лет.

- Оттого ли, не оттого… - раздумчиво произнёс Панфил. - Я уж который год, служа, наблюдаю: ей щенка, вишь, да чтоб не сукин сын!.. Огонь-баба! Манит, а не подступишься…

- Огненный жжёт, что мужик, что баба, - согласился сосед. - Не зря сказано: с рыжим дружбы не води, с черным в лес не ходи.

- Вон идёт моя госпожа с каким-то скороплешим монахом, - углядел Панфил.

Род прежде его из окна увидел Вевею, шествующую от Яузы в обществе молодого инока, на миг снявшего от жары клобук, чтобы утереть раннюю лысину.

- Сызнова расстегай с растопырей сошлись! - обратила внимание хозяйка на слугу и соседа.

Род поднялся в ожидании гостя, приводя себя в порядок. Но гость не был введён. Время шло. Монах и Вевея давно уже во дворе, а наверх не взошли. Что-нибудь случилось?

Рода как бы подтолкнуло внутреннее предчувствие и, не думая о том, нужно ли ему показываться перед прибывшими, он вышел в сени, стал сходить по ступеням и тут же остановился, услышав в подклете сторожкие голоса.

- Не приглашаю в избу, Тарасий. У меня отец Глеба Андреевича.

- Окстись, матушка! Андрей Гюргич не у тебя, а на небе.

- Стало быть, настоящий его отец. Глеб Андреевич - сын не княжеский, а боярский…

- Слухи есть, слухи есть… Веры не было…

- Отцу не надобно пока знать о сыновней смерти.

- Истинно, истинно… Не запасся здоровьем постник наш. Угодил из кельи во сыру землю на заре жизни.

Свет померк в очах Рода. Ему показалось, что он медленно-медленно опускается на пол. Отчего же последним звуком так явственно прозвучал на слуху стук тела?..

Очнулся он на широкой лавке в первой избе. Прямо напротив - печь, весь бок в петухах. Между ним и печью Вевея, смешно вытянув губы, дула в глубокое блюдце с темным отваром. Род сел, спустив ноги. Вевея - блюдце на стол и - к нему:

- Голубчик! Глазки открыл…

- Где монах? - спросил Род.

- Ох, и тяжёл ты! До одра не доволокли, здесь пришлось уложить.

Вевея поднесла блюдце, ещё источавшее пар.

- Где монах? - снова спросил Род.

- Испей целительного зелья, испей, - уговаривала она, - Не пугайся. Травка-девятисил. На ноги поднимет…

- Мне не девятисил, а стосил более потребен, - отпил Род несколько горячих горьких глотков. - Где же твой монах?

- А ушёл Тарасий, - обувала Рода Вевея, как новобрачная, - Отпустила его. Бог с ним. Ишь как напугал тебя! Пусть идёт в свою обитель.

- Хорошо ли ведом тебе этот вестоноша? Не вылгал ли? - впился Род в рыжуху глазами, полными надежды.

- Да что уж, - отвернулась Вевея. - Извещал меня о Глебушке постоянно. Все для-ради государя Андрея Гюргича, царствие обоим небесное! Вот и нынче… Худая весть, а куда же от неё денешься?

- Давно умер сын? - Род стиснул бороду в кулаке. - Отчего он умер?

Вевея гладила его голову, и потрясённый смертью сына отец чувствовал облегчение.

- Третьего дня похоронен, - поведывала она тем временем. - Уж так блюл Петров пост, так блюл! После заутрени удалился в келью, а к трапезе не пришёл. Послали послушника. Тот поцарапался в дверь, а ответа нет. Взошёл и видит: на одре только тело. Душа уже в горнем мире.

Род долго смотрел в окно, на дальнейшие хозяйкины речи не отвечал. Да и не слышал, что она говорила. Потом решительно встал, собрал свою кожаную суму - единственное имущество, оставшееся после боголюбовской татьбы, подошёл к хозяйке:

- Помозибо тебе, Вевеюшка, за хлеб-соль…

- Ты… ты это куда? - отпрянула она, словно от удара.

- Пойду занять в монастыре место сына. Иной жизни для меня нет, - попытался он объяснить.

Вевея, отскочив к выходу, раскинула руки, будто распятая на двери:

- Не пущу!

Глядя на такую прыть, то ли улыбнулся, то ли сморщился её возлюбленный:

- Успокойся, милая. Сил не хватит удержать.

- Иевку, Панфила кликну! - надрывалась женщина… И вдруг, махнув рукою, отошла, бухнулась на лавку. - Что тебе Панфил и Иевка? Щенки перед медведем!

Род, жалеючи, обнял её и снова вспомнил: «Обнятого остерегайся!» В то же время тяжко было унести свою невольную вину перед рыжухой. Ведь она всю жизнь думала о нём и ждала его. Даже презрев возраст, ради него кос не расплела!

И, едва он двинулся к двери, Вевея пала на колени, поползла, схватила полы его платья:

- Не уйди-и-и-и!..

Разжимая её пальцы, он твердил:

- Такова судьба, сестрица. Такова судьба…

Встав, намотав слезы на кулак, она спросила сухо:

- Стало быть, уйдёшь? Не пожалеешь?

- Всех жалею в этом мире, - бормотал скиталец. - И тебя жалею, и себя… Ради всех облекусь в куколь… Дозволь уйти…

Она вздохнула.

- Стало быть, не пожалел…

- Названый отец мне завещал, - твёрдо сказал Род, - «не желай жены, а желай сына». Вот за сыном и иду.

Вевея, по всей видимости успокоившись, произнесла:

- Слишком скороверты твои мысли, Родушка… Ну немного погоди. Коня хоть тебе дам в дорогу. Чтоб побыстрей добраться. Обождёшь?

Он кивнул: конечно, не расстраивать же бедную.

Мелкие оконца, глядящие на север, потемнели. Так и не успел он заменить в оконнице пузырь, пробитый из рогатки шалунами, с хохотвой снующими по улице… А ведь придётся на ночь глядя путешествовать. Зато не на своих двоих, на конских четырёх. Да и ночь в июне - хоть узоры вышивай!

Однако долго не было Вевеи…

Вот загрохали шаги. Но не её. Мужские. Множество шагов…

Род вышел в сени, не успев сообразить происходящего. И тут же тесно окружён был кметями, сверкающими бердышами, сжимающими руки за спиной сыромятным вервием.

- Пойман ты, убийца Пётр Кучков Степанов сын, князем Владимирским и Суздальским Михайлой Гюргичем! - Жестокое оповещение звучало грозным приговором.

Род не сопротивлялся. Да было бы и вовсе бесполезно. Много пришло кметей. Хотя, случись это гораздо раньше, с бородачами имел бы дело не овен, а пардус.

Вот его свели с сеней, с крыльца и повалили на телегу.

В распахнутых воротах у вереи ждала рыжуха.

- Не мне, так никому! - кликушей завопила сумасшедшая Вевея. - Самому Богу не достанешься!