Дмитрий Абрамов - Гражданская война. Миссия России

– Да привязывал я, вашбродь! Отвязался ен.

– Э-эх, сгинеть таперь животина! Никто ведь не приведеть до берегу, – промолвил один из казаков, стоявших рядом и всматривающихся туда, куда указал вестовой.

– Хоть сигай в воду да плыви выручать! – вновь промолвил кто-то из казаков.

– Прыгай, выручай! Тя красные быстро достануть вместях с конем и обсушать у стенки, – злобновато сказал еще один.

– Што ж исделать, Николаич? Замучается конь! Ведь буить плыть, покеда не… Што делать-то? – с болью причитал вестовой.

– Дайте-ко винт мне в руки! – суровея лицом, попросил подъесаул.

Просьба его была исполнена. И Туроверов, передернув затвор, два раза выпалил в сторону плывущего жеребца. То ли рука раненого была нетверда, то ли глаза застило слезами…

– Ты, Иваныч, за конем не доглядел. Возьми на себя уж этот грех… Сам знашь… – подавляя чувство муки на лице, произнес подъесаул.

– Э-эх, прости нас, Господи, – промолвил вестовой, перекрестился, снял винтовку с плеча, вскинул и прицелился…

Крым покорил Усачева своим великолепием и величием. Он был здесь впервые. Даже частые, скоротечные, но кровопролитные, жестокие схватки и бои не могли отвлечь Петра от восхищения и выражения своих чувств. Особенно покорили его Крымские горы. А когда их стрелковый полк Первой Конной вышел через Старый Крым к Феодосии, Усачев увидел море. Оно раскинулось по всему горизонту, заполнило его и, казалось, поднялось даже выше горизонта – до макушек гор, окаймляющих залив и городскую бухту. У Петра дух захватило. Нечто подобное творилось и с солдатами его взвода. Глаза людей заблестели от восхищения. Холодное, ноябрьское солнце ярко сияло посреди небосвода и играло на мириадах пенистых волн миллионами бликов. Эти волны света и блики слепили людей и вызывали улыбки на лицах. Южный, еще теплый ветерок, насыщенный соленым запахом волн, пел свою песню. Все, казалось, переживали одно и то же чувство.

«Вот мы лезли, бежали, шли, скакали, ехали, стреляли, в нас стреляли, сколько пройдено, сколько пережито, сколько крови и пота пролито, один Бог знает… Но, наконец, дошли до самого конца – до самого моря. И теперь конец этой тяжкой, страшной войне!» – читалось на лицах людей.

– Да-а! Лукоморье! Лепота! Мать твою… – изрек замкомвзвода, поглаживая и расправляя усы.

– И не говори, Петрович! – со своей стороны поддакнул Усачев.

– А на лукоморье-то, гляди, сколь корабей да лодок! – воскликнул один из молодых солдат.

– То ж ён – Врангель! Бежить ихний брат от советской власти. За море идуть, – изрек кто-то довольно мрачно.

В груди у Петра что-то напряглось… Сердце словно провалилось куда-то… Он вспомнил трагедию в Новороссийске.

«Господи, и года не прошло, а как будто сто лет минуло», – подумалось ему.

Полк быстро занимал город, и многие части скоро выходили к причалу. На одной из улиц у моря стоял брошенный воз с домашним скарбом, швейной машинкой «Зингер» и связками каких-то плоских предметов, похожих на щиты, замотанные простынями. Конармейцы уже успели распотрошить одну из связок. Тут Петр и увидел, что в связках были картины. Та, которую достали первой, явно принадлежала перу талантливого живописца. Изображен на ней был какой-то античный сюжет с полуобнаженными наядами или музами. «Братишки» не заставили себя долго ждать и, превратив картину мишень, с хохотом стали расстреливать ее, стараясь попасть в грудь, в глаз или в промежность античных особ. Усачев с негодованием отвернулся и проследовал к берегу.

По причалу потерянно бродили брошенные впопыхах, оседланные кони… Усачев привел к морю свой взвод.

– Вот он – конец войны, – думал он.

Волнение нарастало, сердце усиленно билось в груди у Петра. Чтобы унять чувства и спрятать глаза, он взял трофейный артиллерийский бинокль (германского производства), висевший у него на груди, и стал всматриваться туда, где на рейде стояли корабли и пароходы. Бинокль был очень сильный – восьмикратный, и можно порой было разглядеть даже фигуры и лица людей. Он увидел, что среди нескольких гражданских пароходов быстро, под полными парами шел боевой миноносец. На носу его явно стояла группа офицеров в сверкающих на солнце золотых погонах. Среди них выделялся один – высокий, в светло-серой черкеске и белой папахе.

«Бог ты мой, неужели сам Петр Николаевич!» – подумал Усачев и затаил дыхание, чтобы не выдать себя.

Ему как-то, раза два, приходилось видеть тогда еще командующего Кавказской армией в Ростове в 1919 году. Его высокий рост, осанка, благородные черты лица врезались в память… Петр навел оптику на последний выходящий на рейд пароход и оглядел корму зорким взглядом пулеметчика. Странно знакомой показалась ему и фигура одного из кубанских казаков в лохматой папахе, что обнимал и кутал в бурку женщину, а сам всматривался в сторону берега, уходящего от кормы все далее и далее.

– Чего тут удивительного? – подумал Усачев, – здесь, в районе Феодосии, частям Первой Конной чаще всего встречались кубанцы.

Он подкрутил наводку оптики и вгляделся. Сомнений не было… Это был живой, но, вероятно, раненный в руку Алексей Пазухин!

Паволока слез облекла глаза. Петру захотелось кричать, свистеть, орать, звать Алексея, все тех, кого он увидел на кораблях и пароходах. Но сделать этого Петр не мог. Он опустил бинокль, отворотил глаза, незаметно смахнул слезу, отвернулся от моря.

– Эх, вдарить бы сейчас полной очередью по энтим, что на корабьях! – с завистью, с сожалением и с каким-то надрывом в голосе произнес молодой солдат.

– Приказа открывать огонь по морским судам не было, – сухо и жестко вымолвил Усачев. – Да и что толку. Тем более у них на рейде миноносец. Как начнет в ответ из морских орудий крыть, тогда почешемся, – добавил он.

«Уходите, дорогие! Плывите себе скорее за море! Не дадут вам тут жизни. А мы как-нибудь уж тут… Ну а если жив Кирилл, если в России остался, если увижу его, обязательно расскажу об этом», – подумал про себя Петр.

Сразу после выхода на службу Изгнанникову было поручено подготовить две лекции по тактике и оперативному использованию артиллерии и кавалерии для командного состава ЧОН. На подготовку ушло две недели с лишним. Читал он их в начале – середине ноября. Лекции получились содержательные, но непродолжительные. Особый интерес вызвал его доклад по кавалерии. Уже в ходе выступления слушатели стали задавать вопросы, и порой возникала дискуссия. Кирилл начал с того, что вызывало интерес у него самого, с того, что он увидел сам год назад и что поразило его. Он рассказал об организации крупных кавалерийских соединений Красной армии и о применении их в решающих сражениях 1919-го.