Михаил Волконский - Жанна де Ламотт

– Игрою?

– Нет, коньяком. Коньяк у него удивительный! Он дышит… Но зато и выдержать его для человека невозможно! Я из всех трех ночей только коньяк и помню, а потом все сливается; и, по правде сказать, я не могу рассудить, что сон, а что – действительность!.. Какие-то голоса… табачный дым… трубки…

– Ну, я уйду! – сказала Анна Петровна, вставая.

– Благодетельница!.. – остановил ее Орест, – может быть, я шокирую вас?.. Так вы меня без всякой церемонии в три шеи по загривку!

– Нет, нет, я пойду! – сказала Анна Петровна сыну, – верно, сейчас Наденька приедет, я тогда пришлю за тобой.

И мелкими шажками маленьких ног она вышла из комнаты.

– Ну так вот, – продолжал Орест, поудобнее усаживаясь на подоконник, – я и говорю: табачный дым, трубки… какие-то рожи… потом чувствую, что меня хоронят… заколотили в гробу, и я слышу разговор про вас! Вам готовится какая-то гадость: что именно – вспомнить не могу. Для этого надобно снова напиться, тогда вспомню. Потом я ужасно мучился, что меня заживо зарыли в землю; я сделал нечеловеческое усилие над собой, очнулся, поднял руки и уперся ими в доски, вскинул ногами, и они тоже ударились в доски… Представьте себе мой ужас… Но потом все оказалось просто: я лежал под столом… заснул там… Ну, а дальше опять канитель… опять коньяк, да!.. Вот что, гидальго!.. это я помню уж, когда я совсем ну был еще… Ведь я видел принчипессу…

– Какую принчипессу?

– Марию, которую вы знавали еще в качестве воспитанницы у титулярного советника Беспалова. Я видел ее на Фонтанке, как она проследовала из кареты в подъезд; оказалось, что она жена какого-то итальянского князя, все титулы которого трезвому, уважающему себя россиянину произнести никак невозможно…

– Вас спрашивает дама, – доложил вошедший в это время лакей, обращаясь к Николаеву.

– Дама? – переспросил Саша Николаич.

– Да-с, княгиня… дальше я не мог запомнить… Вот они тут написали…

И он подал золотообрезный листок, очевидно, вырванный из элегантного дамского блокнота.

– Супруга, – прочел Саша Николаич по-французски, – дука дель Асидо, князя Сан-Мартино.

– Это она! – воскликнул Орест. – Говорю вам: это – она!.. Поступайте как знаете, а я исчезаю, ибо боюсь смутить ваши и принчипессы прекрасные очи видом своего ничтожества.

И он, действительно, исчез в миг единый, словно бы провалился в землю.

Саша Николаич хотел остановить его, сейчас же выглянул в окно, посмотрел налево, потом – направо, но Ореста не было видно уже нигде.

– Вероятно, княгиня не ко мне, а барыню спрашивала? – поинтересовался Николаев у лакея.

– Нет-с, они именно вас спрашивали! – доложил лакей.

– Тогда проси сюда!

В кабинет Саши Николаича вошла высокого роста женщина, хорошо сложенная, с твердою, почти мужской походкою, но по фигуре уже, очевидно, немолодая. Ее лицо было закрыто густым вуалем. Она сейчас подняла этот вуаль, и Саша Николаич увидел перед собой совсем не ту, которую, на основании слов Ореста, ожидал увидеть.

Явившаяся к нему княгиня Сан-Мартино была скорее пожилой женщиной, с резкими чертами лица, лишь свидетельствовавшими о том, что когда-то она была красива. Ее кожа была смуглой от солнечного загара. Манера и осанка были безукоризненными, и Саша Николаич сразу же увидел, что имеет дело с женщиной, привыкшей жить в обществе людей, которые присвоили себе право распоряжаться другими.

Княгиня вошла, подняла вуаль, поклонилась с достоинством, села в кресло и рукою пригласила сесть стоявшего Сашу Николаича.

– Я нарочно приехала в Петербург, чтобы повидаться с вами, – начала она. – Как вы можете судить по моему имени, я – иностранка, очень плохо говорю по-русски и приехала в Петербург издалека нарочно, чтобы повидаться с вами…

Она говорила на том изысканном французском языке, которым объяснялись при дворе французских королей и который был выработан целым рядом поэтов и писателей в салонах Рамбулье.

– Я к вашим услугам, – вежливо склонившись, сказал Саша Николаич, – будьте добры, княгиня, приказать, чем я могу вам служить?

Он воспитывался в Париже и тоже владел французским языком в совершенстве.

– Дело касается вас, – начала княгиня, – главным образом потому, что в нем замешана не только память вашего покойного отца, но и его честь.

Саша Николаич так мало знал о своем отце, что каждое упоминание о нем его сильно волновало.

– Вы знали моего отца? – воскликнул он.

– Нет, к сожалению, я не была знакома с кардиналом Аджиери; несмотря на все мои старания, обстоятельства складывались так, что мы не могли встретиться. Судьба не хотела этого, а то, вероятно, мне не пришлось бы сейчас разговаривать с вами и все было бы покончено еще с вашим батюшкой. О, я слишком уверена в чести кардинала Аджиери и не сомневаюсь также, что это его достоинство перешло также и к его сыну! Поэтому я и приехала в Петербург издалека, чтобы повидаться с вами.

– Дело, очевидно, очень серьезное, – с пониманием сказал Саша Николаич, отметив, что она уже в третий раз повторяет, что приехала нарочно для встречи с ним в Петербург.

– Да, на нем основано благосостояние целой семьи.

– Вот как?

– У вашего батюшки в Голландии, вблизи Амстердама, на мызе, которая вероятно перешла в ваше владение вместе с остальными поместьями кардинала, был тайник, в котором хранились не принадлежавшие вашему отцу деньги. Он купил эту мызу, не подозревая о существовании тайника. Может быть, тайник этот остался неизвестен ему до конца жизни, неизвестен и вам. В таком случае я хочу сказать вам, что я знаю секрет этого тайника, и одно это уже может служить вам доказательством того, что я имею на него некоторое право.

– Простите, княгиня, – остановил ее Саша Николаич, – но в ваших словах есть несколько неточностей. Мыза в Голландии составляет единственное поместье, доставшееся мне от кардинала…

– Понимаю, – подхватила княгиня, – вы хотите сказать, что получили от него в наследство эту ничтожную по своей ценности мызу, а та роскошь, которая окружает вас, этот дом и деньги, которые вы тратите, все это – ваша личная собственность…

– Нет, я вовсе не хочу сказать этого, спокойно возразил Саша Николаич, – напротив, я хочу подтвердить только, что все, что я имею, получено мною из того тайника, о котором вы говорите.

– А, вы признаете это!..

– Я не могу не признавать, если вы спрашиваете меня. Ложь я не считаю достойной дворянина.

– Тем лучше, – обрадовалась княгиня, – если вы будете разговаривать со мною как дворянин.

– Иначе говорить я не умею.

– Тогда мы быстро сойдемся с вами. Вы знаете происхождение денег, хранящихся в тайнике?

– Знаю, они были выручены от продажи ожерелья, украденного у герцога де Рогана…