Михаил Волконский - Жанна де Ламотт

– Ты хочешь довольно многого!.. – насмешливо улыбнулся старик.

– Уж будто и многого?.. – усмехнулась и Жанна. – Я думаю, что я могла бы быть полезной…

– Как, например, в деле с Николаевым, к которому ты поехала…

– И ничего не испортила! – подхватила Жанна, – а увидела много важного… хотя бы то, где лежала у Николаева расписка!

– Счастливая случайность и ничего больше!

– Все равно, может повториться еще такая же счастливая случайность со мной… Я хочу быть на заседании и принимать участие в делах общества!

– Ты сегодня почему-то разговариваешь слишком свободно, – вдруг сказал старик, – или, может быть, мне это кажется только?..

– Может быть, и нет. Во всяком случае, разница есть в том, как я говорила с тобою прежде и как говорю теперь. Прежде я тебя боялась…

– А теперь? – спросил старик.

– А теперь не боюсь!..

– Вот как! Почему же это?..

– Я боялась тебя, потому что ты знал, кто я, а теперь не боюсь, потому что знаю, кто ты!

– Что ты хочешь этим сказать?..

– Только то, что теперь знаю наверное, что ты и дук Иосиф дель Асидо – одно и то же лицо!

Белый как будто даже слегка вздрогнул и инстинктивным движением отвернулся.

– Что за вздор ты говоришь! – снова усмехнулся он, – разве ты не видела, как я прошел через гостиную, когда дук дель Асидо еще сидел за столом вместе с вами?

– Ну, эта шутка, – рассмеялась Жанна, – может обмануть такого ребенка, как княгиня Мария, или такую наивную простоту, как княгиня Гуджавели, но не меня!.. Говорят, у Робертсона показывают шутки гораздо хитрее, а эта слишком проста… когда тебе нужно стать Белым, к тебе приходит или человек, загримированный им, или, может быть, на самом деле старик с седой бородой, одинакового с тобой роста и сложения, но вместо него из дома выходишь ты, с отлично наклеенной бородой и в превосходном парике!.. А твой двойник сидит теперь наверху, запершись в кабинете, как будто там занимается делами дук дель Асидо…

– Кто это сказал тебе?

– Мой разум и наблюдательность. Мне уже давно показалось странным, что каждый раз, когда старик уходит, дук сидит взаперти у себя в кабинете, пока тот снова не вернется. Я знала, что сегодня будет заседание и что тебе сегодня нужно будет выйти под видом Белого, чтобы быть на этом заседании; и я сделала опыт, который вполне мне удался и доказал мне без всякого сомнения, что ты и дук дель Асидо – одно лицо.

– Что же это за опыт? – спросил Белый.

– Ты знаешь, есть одна травка; она везде растет, очень сочная, и ее сок красит весьма легко в желтое. Когда ты сегодня заснул на скамейке под мой рассказ и я осталась с тобой одна, потому что княгиня Мария ушла к гостю, я сорвала такую травку и коснулась твоего лица сломанным стеблем травки сбоку, у левого виска, на мочке правого уха и над правой бровью, и все эти пятнышки остались на твоем лице, хотя ты преобразился в Белого, но не догадался стереть их.

Старик сдвинул брови и некоторое время молчал.

Жанна с торжеством глядела на него; старик был пойман и уличен ею, и она ждала, что он ей скажет или сделает.

– Ты наблюдательна, – сказал он, – и достаточно хитра, в чем я, впрочем, не сомневался…

– А ты достаточно умен, чтобы не отрицать того, что стало явным, – сказала Жанна. – Но во всяком случае, теперь мы равны с тобою, и у тебя нет надо мной преимущества… Я готова исполнять при твоей жене роль ее ментора в свете, но исключительно отдать себя этой обязанности не желаю. Я хочу действовать на пользу нашего общества, потому что чувствую в себе силы и способности, которые могу приложить на деле…

– Ты и будешь действовать, – произнес старик.

– Да, буду, не подчиняясь твоей воле, – продолжала Жанна со все большим и большим ожесточением, – и, может быть, ты еще раскаешься в том, что напомнил мне о самых страшных минутах, пережитых мною в жизни, и пригрозил мне, что можешь раскрыть, когда захочешь, мой позор…

Белый покачал головою.

– Ты только что хвастала своими способностями, а теперь доказываешь, что тебе как будто трудно пустить их в ход, когда нужно… Все эти упреки могли быть обращены тобой ко мне, если бы ты не знала, как знаешь теперь, что я, Белый, не кто иной, как дук Иосиф дель Асидо. Ведь я же представил тебя всюду как невестку мою, то есть дука дель Асидо, я тебя назвал женою моего брата, следовательно, если, как ты говоришь, раскрыть твой позор, то этим, прежде всего я опозорил бы сам себя… Разве жена брата князя Сан-Мартино может быть не только опозорена, но даже заподозрена в чем-то предосудительном?

Этим рассуждением, справедливости которого нельзя было не признать, Жанна была уничтожена. Ей нечего было возразить. Она должна была признать, что верх снова остался не за нею, а за этим человеком, обладавшим как бы сверхъестественной способностью подчинять себе людей. Она, словно смирившись, замолчала и потупилась. И словно в награду за это Белый сказал ей:

– Ну, хорошо, надень шляпу и мантилью, я возьму тебя с собой на заседание…

– Дайте ей кокарду, составленную из всех семи цветов радуги, и пусть она будет разделена равно между нами, – тоном приказания сказал Белый, когда все сели за стол, за который он усадил и Жанну. – Нас было до сих пор, – пояснил он, – восемь человек, которые, собираясь для обсуждения наших дел, садились за этот стол… Число восемь – хорошее число и составляет удвоенное священное число пифагорейцев, которым клялся сам Пифагор. Но восемь не есть еще полнота, и вот потому я, оставляя все-таки это восемь в лице мужчин, призвал к нам девятую – женщину, потому что девять в совершенстве передает полноту… Полагаю, что никто не станет возражать?

Никто не возражал, так как никто бы и не посмел возражать Белому, и заседание было открыто в присутствии Жанны.

– Первым на очереди у нас дело о наследстве Николаева, – сказал Белый. – По этому поводу может быть представлен доклад собранию ввиду того, что оно почти кончено…

– Даже кончено уже! – воскликнула Жанна, не удержавшись от этого восклицания, потому что именно это дело она знала и оно ей казалось, с ее точки зрения, безнадежным.

Вокруг произошло движение, и оба соседа Жанны с двух сторон зашептали ей, что Белого нельзя перебивать.

Она поспешила замолчать.

– О деле Николаева нам доложит Фиолетовый, – проговорил Белый, обращаясь к Люсли.

Рыжий Люсли в своих синих огромных очках завертелся на месте и, собравшись с духом, заговорил не сразу:

– Дело, казавшееся нам столь трудным, распутывается благодаря указаниям Белого, – принялся он докладывать. – Как вам известно, наследство перешло к Николаеву так, что, несмотря на своевременно принятые нашим обществом меры нам достались такие крохи, что говорить о них не стоит… Но состояние Николаева должно стать нашим целиком, а потому для получения его мы могли принять, не стесняясь, всякие меры и не останавливаясь ни перед чем ради общей выгоды наших сочленов…