Михаил Волконский - Жанна де Ламотт

– Медальон Наденьки Заозерской? Этой милой и скромной барышни, которая посещает матушку месье Николя?

– Вот именно…

– Но как к вам попал этот медальон?

– Это я не имею права рассказывать. Но на его крышке вырезаны цифры…

– Да, да, так оно и должно быть…

– Ну вот… я и просил у вас десять рублей семьдесят три копейки, то есть сумму равную той, которая «святая», по мнению почтенной Анны Петровны, потому что она получена за медальон.

– Неужели вы заложили медальон и пропили деньги?

– Вот именно!

– О месье Орест!

– О месье Тиссонье!..

– Когда вы бросите этот пагубный порок?..

– То есть?

– Пить.

– Теперь нельзя, месье Тиссонье.

– Почему же?

– Политика.

– Как политика?

– Так. Водку откуп продает…

– Ну?

– Ну, а откуп платит деньги правительству, значит, потребляя водку, я помогаю правительству в его финансовых операциях.

– Но возвращаясь к медальону, вы мне позволите завтра же выкупить его? Ведь мы, может быть, сравнив его цифры с моими буквами, откроем для этой барышни целое состояние и богатство!.. Ай-ай, месье Орест, как же было можно закладывать такой медальон?!..

– Так ведь если бы я не заложил его, – рассердился вдруг Орест, – и не пропил бы денег, так не пришел бы к вам за десятью рублями семьюдесятью копейками, а без этого ничего бы и не было.

– А ведь это – правда! – сказал француз, как громом пораженный таким рассуждением.

Положение дука дель Асидо было тем хуже, что он из взятых у Борянского денег отдал двести рублей панне Юзефе за медальон и восемьсот рублей Тиссонье за молитвенник.

Француз не сказал Оресту, за какую сумму продал свою книгу, но на самом деле это сумма была восемьсот рублей!

Однако дук ставил последнюю копейку ребром, но продолжал как ни в чем не бывало готовить затеянный у себя праздник.

Это была его всегдашняя, давно испытанная система, а именно: он, когда чувствовал недостаток в деньгах, начинал их больше тратить и старался сделать вид, что именно теперь-то у него их слишком много.

Княгиня Мария ходила мрачная, но не противилась устройству праздника и писала приглашения. Казалось, она предоставила событиям течь своей чередой, убедившись, что, приложив свою волю, не сможет ни в чем их изменить.

Дук, поразмыслив и одумавшись, решил некоторое время жить кредитом, который по широте уже сделанных им трат должен был явиться у него, а затем все-таки попробовать изыскать какие-нибудь новые дела.

Он не собирал заседаний «общества прав обездоленных», но каждому из сообщников, носивших отдельный цвет, сообщил, что фиолетовый оказался изменником и скрылся неизвестно куда. Опасаться, что он что-либо выдаст, нечего, потому что тогда он должен, прежде всего, оговорить самого себя, но все-таки его надо найти и постараться избавиться от него. Между прочим дук снова побывал у Борянского и попросил у него денег. Тот пришел почти в неистовство: ведь дук только что взял у него деньги и требует опять, ведь так можно дойти и до полного разорения! И что же, в самом деле, он его считает своим рабом что ли, который должен платить ему чуть ли не ежедневно крупную дань?..

Борянский крепко задумался, и у него само собой сорвалось обещание, что если ему удастся отделаться от этого человека, от которого не могла его освободить даже аква тофана, то он изменит свою жизнь…

Он получил записку от Жанны, которая просила его побывать у нее.

Она, даже будучи больной, продолжала свое дело интриги. Она знала, что нанесла уже значительную рану господину дуку, как она мысленно выражалась, и хотя он не чувствовал этой раны еще, но почувствует непременно, когда княгиня Мария примет какое-нибудь решение. А что та примет его, Жанна не сомневалась по виду княгини. Она слишком хорошо знала женщин!

Считая это главным ударом, который должен будет, наподобие разорвавшейся гранаты, доконать дука, Жанна вместе с тем работала против него и среди членов «общества восстановления прав обездоленных». Она каждого из них по одиночке приглашала к себе и говорила с ними; в их числе был приглашен и Борянский.

Как только Жанна заговорила с ним против дука Иосифа, так тот стиснул зубы, и на его лице появилось выражение такой ненависти, что Жанна сразу увидела, что найдет в Борянском безо всякой подготовительной работы, готового врага дука.

– К сожалению, – сказал Борянский, – я ничего не могу сделать против него, потому что я у него в руках! И нет, кажется, власти в мире, которая освободила бы меня от него!..

– Есть один очень странный человек, – задумчиво произнесла Жанна, – некий Орест Беспалов…

– Орест Беспалов?! Пьяница?.. Я знаю его! – воскликнул Борянский. – Он – самый обыкновенный, низменный тип, может быть, не лишенный некоторой оригинальности, но не больше!

– Он только кажется таким, – наставительно произнесла Жанна, – но на самом деле это – удивительный человек… вот что было со мной…

И она рассказала, что было с ней в отношении Ореста, и, главное, что было с дуком.

Борянский задумался.

– Неужели это правда? – удивился он.

– А вы испытайте! – сказала Жанна.

Борянский попробовал «испытать» и, к крайнему его удивлению и радости, увидел, что слова Жанны вполне оправдались и в приложении к нему самому.

Борянский нашел Ореста в доме Николаева скрывающимся в саду, так как Орест считал себя в ссоре с непримиримым Сашей Николаичем, а потому удалялся от него и не попадался ему на глаза.

И едва Орест заговорил с Борянским, идя по дорожке сада, как вдруг Борянский остановился пораженный.

Было ли это видение перед его глазами, или же это была действительность? По дорожке навстречу им медленно продвигалась женщина с маленькой девочкой, которую она вела за руку.

Борянский вскрикнул… Женщина тихо ахнула и упала навзничь…

Борянский кинулся к ней, подхватил ее, отнес в дом. Женщину привели в чувство, и между нею и Борянским произошла трогательная сцена, во время которой даже Орест почувствовал щекотание слез в носу и кулаком вытер себе глаза.

Эта женщина лет семь тому назад была близка Борянскому, но он хотел скрыть их связь от человека, которого она называла своим мужем.

Звали его Андрей Львович Сулима.

Этот Сулима был в отсутствии, и к его возвращению она оказалась беременной. Она должна была родить, роды прошли в доме Борянского, и он, думая, что родившийся ребенок мертвый, снес и закопал его в подвале. Но потом его взяло сомнение, не был ли ребенок жив. Ему даже стало казаться, что тот был именно жив, и это составляло для него неизъяснимую пытку.

Сулима узнал о неверности жены, увез ее далеко на юг России и бросил там на произвол судьбы, сделав для нее единственно то, что оставил при ней ребенка, которого он успел вырыть сейчас же после того, как Борянский закопал его.