Павел Безобразов - Император Михаил

Поэтому Пселлу не трудно было убедить Евстратию в чем угодно. Переговоры его и на этот раз были удачны как всегда. Он очень долго, запутанно доказывал ей, что первая и главная обязанность подданного угождать царям, далее, что не следует осуждать ближнего. Нет надобности предполагать, что у царицы непременно дурные намерения, ведь, может быть, она желает сделать что-нибудь хорошее. Разве свидание между мужчиной и женщиной должно быть непременно любовным? Разве не беседует он наедине с нею, Евстратией, не имея, однако, в голове никаких преступных мыслей? Наконец, он обещал ей придать всему делу такой оборот, что и она, и царица окажутся невинными. Патрикия, убежденная красноречием молодого философа, решилась не мешать Зое и делать вид, что ничего не видит.

Оставалось только известить Константина Мономаха. Пселл отправился к нему и сообщил, что царица, как ему точно известно из достоверного источника, пылает к нему самою страстною любовью.

— Не пренебрегай этим, — сказал философ, — говорю тебе, как приятель приятелю: она не очень молода, это правда, но она царица.

— Было бы безумием отнестись с пренебрежением к державной Зое, — ответил Мономах.

— Но ты понимаешь, продолжал Пселл, — что по свойственной женщинам стыдливости она не решается назначить тебе свидания, ты должен добиться этого сам, как бы помимо ее воли.

Мономах находил, однако, что это невозможно.

— Можно влезть ночью в дом красавицы, — говорил он, — и я это делал, но нельзя врываться во дворец.

— Все можно — ответил Пселл, — когда умеешь умно обставить дело. Хочешь, я помогу тебе? Хотя я и ничтожный чиновник, но у меня много знакомых среди придворных служителей. Доверься мне.

Мономах имел неосторожность довериться своему приятелю Пселлу.

В ночь на 2 августа императорский казначей стоял у маленькой дверцы в задней части дворца. Было совсем темно. Вдруг кто-то взял Мономаха за руку и незнакомый голос сказал: «Иди за мной!» Мономах повиновался, хотя ему было жутко, он понятия не имел о том, кто его ведет, в темноте нельзя было даже различить, мужчина это или женщина. «А вдруг это западня?» — подумал он. Его провожатый, очевидно, очень хорошо знал дворец, он ощупью пробирался по каким-то, должно быть, потайным ходам; в некоторых местах было так низко, что приходилось нагибать голову. Потом стали взбираться по лестнице. Потом он, наконец, остановился.

— Перед тобой занавес, — сказал он, — отдерни его и ты попадешь, куда нужно.

— А как же я выйду отсюда? — спросил Мономах.

— Стань опять на это же место и скажи: «Иду», — и я провожу тебя.

Мономах отдернул занавес и очутился в спальне царицы, слабо освещенной одной свечой.

Зоя сделала вид, что она удивлена и оскорблена, и вскрикнула, — впрочем, не слишком громко. Мономах бросился на колени и стал умолять простить его дерзость. Прощение ему было дано и все прошло гладко.

На другой же день Петр Иканат имел таинственный разговор с евнухом Иоанном. Он сообщил ему, что во дворце творится что-то странное; он видел собственными глазами, как ночью в спальню царицы пробирался какой-то человек. Кто это, он не знает, но может поклясться, что кто-то был.

Действительно, он ошибиться не мог, потому что это и был тот самый незнакомец, который проводил Мономаха во дворец. Уговорил его сделать это Пселл, пообещавший ему несколько золотых. Сперва Иканат отказывался и согласился только тогда, когда Пселл доказал ему, что он ничем не рискует. Он знает все ходы во дворце, ему, Иоанн доверил ключи от дверей, следовательно, провести кого-нибудь во дворец так, чтобы не попасться на глаза страже, ему ничего не стоит. Затем он донесет об этом Иоанну и, конечно, получит и от него награду за раскрытие злоупотребления. Петр Иканат согласился, хотя и не знал, кого собственно он проведет к Зое, Пселл не счел нужным посвящать его в эту тайну.

Через педелю, было назначено новое свидание, состоявшееся таким же образом, как и первое. Евнух Иоанн спал, когда к нему пришел Иканат и разбудил его.

— Если хочешь убедиться сам, — сказал он, — встань и подойди к покоям Зои.

Бесстрастному евнуху разрешено было занимать комнаты, прилегавшие к гинекею. Он тихо прокрался к занавеси, отделявшей спальню царицы от залы, и осторожно просунул голову.

Как только вернулся из Солуни царь, Иоанн сообщил ему о том, что произошло во дворце в его отсутствие. Михаил был взбешен. К чему же существует толпа евнухов? Куда смотрела Евстратия? Как же можно было допустить до этого? Надо строго наказать виновных. Подобного безобразия он терпеть не может. Если об этом узнают в городе, будут винить его: он — муж, он обязан следить за поведением жены, не позволять ей безнравственных поступков. Она не умеет держать себя как подобает царице, пусть в таком случае, удалится в монастырь. Иоанн старался успокоить его. Надо прежде всего произвести расследование: кто виноват Мономах, или Зоя. Не мешает пощадить последнюю, ее любит народ, он называет ее своею матушкой и родною царицей; в том случае, если с ней будет поступлено слишком строго, легко может вспыхнуть восстание.

Царь согласился. Началось расследование. На Михаила вдруг нашло сомнение, не взвел ли Иоанн напраслину на Зою? Тогда евнух сообщил, что во дворце есть еще человек, который может подтвердить этот печальный факт.

Когда вошел Петр Иканат, царь поморщился. Всегда, когда замешан этот человек, случается какая-нибудь мерзость. Иканат поцеловал крест и евангелие и рассказал, что знал. После этого не могло быть никаких сомнений. Оставалось допросить самого Константина Мономаха. Он не отрицал, что был два раза во дворце в ночное время. На вопрос, звала ли его царица, он ответил категорически, что нет, не звала, он сам по собственной инициативе решился на дерзкое дело. Этого было достаточно.

Таким образом, оказалось, что царица подверглась искушению Мономаха. Она виновата только в том, что не устояла по свойственной женщинам слабости. Поэтому покарать нужно было, прежде всего, сановника. У него конфисковали имущество, а самого его сослали на остров Митилену. Зое сделано было строжайшее внушение, что если еще раз повторится что-нибудь подобное, она будет немедленно заточена в монастырь. Царица долго и горько плакала, жалуясь на судьбу, так беспощадно отнимающую у нее любимых людей. Но она не переставала мечтать, как бы вернуть из ссылки красавца Мономаха.

Патрикия Евстратия отделалась легким замечанием. Ей следовало выгнать сейчас же дерзкого сановника. Но так как было удостоверено, что не было предварительного уговора между Зоей и Мономахом и, к тому же, Евстратия никакого участия не принимала, ее не лишили места. После этого она уверовала еще более в великий ум Пселла и предложила ему в жены свою племянницу. Но тот отказался, находя, что у нее мало приданого.