Аркадий Савеличев - Генерал террора

Была обычная в приморском городе слякотная ростепель. Колымага, называвшаяся пролёткой, гремела расхлябанными колёсами. Но им было уютно за спиной безногого полковника — за неимением места он сидел с извозчиком на козлах. Не очень молодой, не очень и старый, в потёртой офицерской шинели. Без погон, разумеется. Так пол-России ходило. Это уже дома, в приличном особнячке, назвался: полковник Сычевский, рядовым служил у Корнилова. Не стоило объяснять, в какое время полковники стали рядовыми. Да на первых порах и некогда было: их дожидался уже накрытый стол.

Казачий дальневосточный полковник жил на холостяцких правах с несколькими беглыми офицерами; оказалось, с некоторыми из них Савинков встречался то ли в Ярославле, то ли в Казани, то ли в Уфе. Ни лиц, ни фамилий не помнил, но верил на слово. Такие времена — приходилось верить. Документов никто не спрашивал; документы перелицовывали, как старые шинели. Глаза — единственный надёжный документ. Он сам удивлялся, как легко стал сходиться с людьми! Эти-то офицеры и оказались его верными стражами. Вовсе не в шутку полковник предупредил:

— Не афишируйте себя, господин военный министр... да-да, не обессудьте за это застольное напоминание. Вся мразь, вся грязь собралась здесь. Умные люди заранее перебираются в Харбин — там уже что-то вроде очередной российской столицы образовалось, — а разве мы с господами офицерами похожи на умников?

— Истинно — не похожи, — дружески улыбнулся Савинков.

— Вот-вот. Надеюсь, и ваши спутники не похожи.

— Надейтесь, полковник, — за всех залихватски ответила Любовь Ефимовна.

— Тайная вечеря?.. — Савинкову хотелось с первого же застолья всё расставить по своим местам.

— Тайная, если хотите. Увы, мы уже не в России...

Офицеры поддержали:

— Парии!

— Изгои!

— Вышибленные из седла!..

— Ну-ну, господа, — пришлось остановить. — Всё принимаю, но с одной поправкой: из седла нас никто не выбьет. Я не кавалерист, хотя и помахивал сабелькой...

— У полковника Каппеля?

Как ни присматривался, признать не мог, но его-то признавали. Он сказал само собой разумеющееся:

— Если эти тайные вечери — ваша традиция, разрешите и нам присутствовать?

В ответ было дружное, под звон бокалов, согласие.

Теперь это стало доброй семейственностью, — а как же иначе можно назвать сообщество; при единой женщине, но с целой оравой мужиков. Их с каждым вечером становилось всё больше. Настоящего-то дела ни у кого не было; так, разговоры-переговоры Ивана с Петром, поручика с капитаном, русского с китайцем или монголом. Единственно, японцев все так или иначе сторонились. Улыбаться научились вполне по-японски, но доверять не доверяли. Японцы вешали одинаково и затаившихся большевиков, и слишком кичливых господ офицеров. Мол, понимай: мы здесь хозяева. Дело русских — убивать друг друга; дело наше — править русской Сибирией. Пускай уж за Уралом распоряжается Европа, а здесь распорядится Страна восходящего солнца. Начало всех начал.

Нечто такое, если считать от обратного, высказал и странный завсегдатай китайского ресторанчика. Приезжали туда без опаски — целой компанией и, конечно, при оружии. Успели присмотреться к посетителям. В большинстве своём — русским, и не трудно догадаться — из великого племени беженцев. Как-то уж так получалось, что этот русский, приходивший всегда в обществе пожилого японца, оказывался за соседним столиком; намётанный глаз мог заметить: присматривается. А когда однажды Савинков остался один, — полковник Сычевский и вся братия вышли покурить, — прямо подошёл и без обиняков сказал:

— Борис Викторович, я хотел бы с вами посекретничать. Меры безопасности примите на своё усмотрение.

Не дожидаясь ответа, тотчас же отошёл на прежнее место. Последняя фраза, несколько унизительная, сразила Савинкова: он согласился. Но кто этот — не молодой, не старый? Лет тридцати пяти. Офицер? Учитель? Доктор? Интеллигентный медвежатник?.. Всё, что угодно, к нему подходило... и ничего ровным счётом не объясняло. Человек себе на уме.

Когда со всем застольем вернулся полковник Сычевский и по обычаю шумно и весело уселся по правую руку, Савинков шепнул ему:

— У меня приватный разговор с одним человеком. Не следите и не опекайте.

Зная настороженную дотошность полковника, не дал ему времени для возражений — тут же встал, подошёл к незнакомцу и для пущей естественности хлопнул по плечу:

— Выйдем?

— Да, лучше без опеки, — слегка скосил глаза незнакомец в сторону готового вскочить полковника.

Савинков ещё раз взглядом предупредил: всё в порядке, пейте за моё здоровье!

Они вышли в глухой дворик китайского, отгородившегося от улицы ресторанчика. Пристроились, не сговариваясь, в одной из беседок. Здесь обычно курили, занимались любовью и без свидетелей жульничали — для того и устроены были полузакрытые беседки.

— Выкладывайте, — первым присев за столик на широкую, вроде лежака, скамью, не сказал — приказал Савинков.

— Выкладываю. Знаю ваш характер и вашу биографию чуть ли не с гимназических лет.

— Стукач? Филёр?

— Ну что вы, Борис Викторович! Я сам всю жизнь от филёров бегаю.

— Ага, большевик?

— Правильно. Не стану скрывать. И хочу поговорить с вами без всякой опаски...

— Полномочия?

— Вы догадливы, потому не буду хитрить: я один из руководителей большевистского подполья... называйте меня Михаилом Ксенофонтьевичем. Хотя имя это, конечно, не подлинное. Всего лишь для документов.

— А не боитесь, Михаил Ксенофонтьевич? Я ведь с вами, как вы сами выразились, в смертельной борьбе!

— Нет, не боюсь.

— С чего такая храбрость?

— Лучше сказать — предусмотрительность. Во-первых, за мной большая организация... не здесь, конечно, здесь я один, не считая друга-японца. А во-вторых, вы просто не позволите себе дешёвой мерзости.

— Не позволю. Но — о чём разговор?

— О России, разумеется. Я, как и вы, дворянин, любви своей к России не скрываю. Нас со всех сторон заливают кровью и ехидно похихикивают: так, так, русский, убивай русского! И мы... мы убиваем. Знаю, вы ненавидите японцев, но оружие для армии Колчака возьмёте. И я, случись такое, возьму. Правда, думаю, что силой. По доброй воле оружия японцы не дадут — ни нам, ни вам. Потому вы и едете в Европу: французы, англичане привычнее для России. У них вы со спокойной совестью возьмёте и пушки, и пулемёты. И мы возьмём... найдём, отобьём, наконец. И что — будем стрелять друг в друга?

— Пожалуй, будем. Вы ведь не согласитесь отдать узурпированную вами власть?

— Не согласимся. Хотя мы вовсе не узурпаторы. Власть нам передал народ...

— Ах, оставьте, Михаил Ксенофонтьевич!

— Ладно, оставим разговоры о народе. Действительно, затасканное оправдание. У меня ведь, поймите, очень скромное предложение, даже просьба: не просите у Европы оружия. У Франции, у Англии... хоть у самого Папы Римского! Побойтесь Бога, Борис Викторович.