Анатолий Хлопецкий - Русский самурай. Книга 1. Становление

Невеселые мысли одолевали отца Николая при первом знакомстве с городом Хакодате в котором размещалось русское консульство. Властвовал в нем тогда самурайский клан Мацумаэ. Центральному правительству Японии еще только через девять лет удастся утвердить здесь свою власть. Для этого придется выстроить возле города мощную пятиугольную крепость Горекаку – оплот центральной власти. Но все это было еще впереди, а пока нависала над городом поросшая лесом гора Хакодате, по имени которой он и назывался. Агрессивные защитники клановых традиций, прирожденные воины-самураи непримиримо относились к иностранцам, видя в них главную угрозу вековым устоям. Отец Николай понял это уже в первые дни своих прогулок по Хакодате.

Дело не ограничивалось неприязненными взглядами и возгласами. Нередко летели в спину и камни, и швыряли их отнюдь не расшалившиеся сорванцы-мальчишки. «Надо мной издевались и бросали камнями…» – пишет отец Николай в одном из своих писем.

Надо сказать, что русское консульство представлял в Японии не один Гошкевич, да и он с высоты своего возраста и опыта сумел все-таки вспомнить, как начинал свою деятельность в чужой стране сам и разглядеть наконец в молодом семинаристе за отсутствием внешнего лоска и духовную глубину, и веру, и желание искреннее преуспеть в своей будущей миссионерской работе.

Думается, именно российские дипломаты объяснили молодому священнику, почему в первую очередь на христианское духовенство направлена неприязнь самураев. Ведь прошло уже несколько веков с тех пор, как идеи христианства были занесены в страну католическими миссионерами, которыми были иезуиты и францисканцы.

Однако вслед за миссионерами в Японию нахлынули колонизаторы, привлеченные новым рынком сбыта товаров. Дело стало доходить до работорговли и прямого вмешательства в политику страны.

В конце шестнадцатого века японское правительство объявило декрет Тостики Хидеси об изгнании иностранцев и запрещении христианства. Через двадцать пять лет после изгнания европейцев японские христиане построили в Симбарассе свою крепость, в которой заперлись со своими семьями. Их заставил сдаться только голод.

Ужасными казнями ответило правительство на это сопротивление: целые семейства были распяты на крестах. Христиан сжигали, закапывали живьем в землю. Гонение было настолько жестоким, что оно растянулось на целые столетия. Отречение от веры, которое требовали от христианина, должны были повторять затем его потомки из поколения в поколение.

Так шли столетия вплоть до конца девятнадцатого века. В такую Японию прибыл отец Николай. Эта страна настолько отличалась от всех его представлений о ней, что он сразу понял необходимость узнать подлинную Страну восходящего солнца – ее историю, культуру и, прежде всего, язык.

«Приехав в Японию, – вспоминал впоследствии владыка Николай, – я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему на свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один…»

Теперь все его время, свободное от службы в консульской церкви, было посвящено занятиям японским языком. Оказалось вовсе не простым делом найти учителей: первый учитель прозанимался два дня и больше не приходил, боясь преследований. Затем нашлись еще двое. Они вели уроки, сменяя друг друга – неутомимый ученик требовал продолжения занятий, в то время как его наставники уже молили о передышке. Все чаще в эти дни вспоминались ему слова Петра Великого: «Аз есмь в чине учимого и учащих мя требую».

Прошло некоторое время, и он с удовлетворением отметил: «Кое-как научился я наконец говорить по-японски и овладел самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений». Но изучить предстояло не только язык.

Директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел П. Н. Стремоухову отец Николай писал: «…я старался в продолжение моего пребывания изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны евангельской проповедью.

Конечно, в миссионерских видах я никак не рассчитывал на собственные силы, но мне казалось святотатством просить себе сотрудников прежде, чем я уверюсь, что их силы, отвлеченные от непосредственного служения в России, не будут потеряны для людей вообще. Чем больше знакомлюсь со страной, тем больше убеждаюсь, что очень близко время, когда слово Евангелия там громко раздастся и быстро понесется из конца в конец империи»

Изучение страны начиналось с улиц Хакодате. Незаметно за языковыми занятиями прошли первая осень, а затем и зима в Японии, вновь наступила весна, и уже можно было, бродя по весенней улице, расспросить японских ребятишек, кто изображен на змее, которого они всей толпой запускают.

И даже этот случайный разговор заставлял размышлять, например, о том, что, делая с детишками змея, мать или старший брат обязательно подробно рассказывают им о сказочном персонаже или историческом лице, изображенных на воздушной игрушке.

И уже не удивляет после этого то, что здесь такое множество общественных библиотек и так баснословно дешево берут за чтение книг. Да можно, оказывается, и не трудиться самому ходить в библиотеки: книгоноши ежедневно разносят их по всем улицам и закоулкам.

Однажды отец Николай заинтересовался тем, что по улице мимо консульства куда-то спешат оживленные люди.

– А это, изволите видеть, они в «говорильню» торопятся, рассказчика слушать, – пояснил все тот же услужливый консульский секретарь.

– Что за «говорильня» такая?

– Общественная зала имеется в каждом городе. Там рассказчики вроде наших писателей разные свои истории излагают. Их попутно записывают писцы, а потом книга получается навроде нашего романа.

Разве мог отец Николай упустить такую возможность проверить свои познания в японском, а заодно и познакомиться с этим новым для него явлением местной жизни? С тех пор не раз в уголке «говорильни» среди неподвижно сидящих японцев можно было приметить молодого русского, который, поджав под себя ноги, прилежно внимал какой-нибудь замысловатой средневековой легенде, излагаемой заезжим рассказчиком.

Это были месяцы и годы, отданные тому, чтобы изнутри понять народ, среди которого ему предстояло проповедовать веру Христову – горожан и крестьян с рисовых плантаций, жителей северных рыбацких деревушек, важных бонз и буддийских монахов. Он должен был как бы стать одним из них, понять манеру их мышления и особенности красноречия, подробности быта и религию.