Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Гнев Божий — вот что ему теперь было нужно, нужно было, чтобы он разразился. И гнев Божий представал перед ним в облике разъяренного короля. Но как вызвать эту ярость? Брат Венансио предложил своему ученику свое общество на те долгие трудные дни, что ждали его впереди. Он уже знал о Лусинде, о необходимости ее присутствия для Ибаньеса, о его желании не отдалять ее от себя более, чем того требовала жизнь; но он тоже должен сопровождать Антонио в Саргаделос, где все еще дымились остатки пожарища и любой самый легкий ветерок мог вновь раздуть огонь.

— Благодарю тебя, Венансио, но я хочу остаться наедине с Лусиндой. Пойми это, — заметил Ибаньес в ответ на его предложение.

— И ради этого ты столько боролся, ради этого прилагал столько усилий? — сказал в ответ монах. — Ты настолько повержен, что тебе уже достаточно просто возлежать подле горячего девичьего тела? Спи с ней, но после вставай и борись за то, что ты создал, — завершил монах с выражением на лице, отражавшим все его глубокое неудовольствие.

Ибаньес не ответил. Лусинда и картина Гойи, этого мрачного художника и алчного придворного, преодолели, по всей видимости, уже достаточный путь, чтобы их нельзя было теперь догнать, разве что размашистым галопом на взмыленном коне, будто спасаясь от преследования; но он не собирался этого делать. Он хотел, чтобы слуги доставили ее в дом, который, по всей видимости, если исполнены его распоряжения, уже подготовлен, пусть она ждет его столько времени, сколько потребуется. Венансио, несомненно, мог бы сопровождать его, он сможет поддержать друга, в том числе перед Церковью, которая, несомненно, принимала участие в том позорном восстании. Разве не священник поджег часовню и разрушил престол алтаря, расколов его ударом молотка?

Нужно будет все восстановить в Серво и многое изменить во дворце в Рибадео, приспособив его к новой ситуации; для этого он намеревался нанять умеющих хранить тайны рабочих, людей, заслуживающих полного доверия, тех же, что он уже нанимал в подобных ситуациях, чтобы они, самые лучшие и самые надежные из каменщиков, теперь, воспользовавшись ремонтными работами на плавильном производстве и доменных печах, соорудили ему в Рибадео туннель такой же и так же быстро, как в свое время во дворце в Саргаделосе.

Туннель пройдет от дворца к домику, в котором до сих пор никто не жил и который теперь станет местом обитания Лусинды. Ее присутствие там будет таким образом оправдано. Именно она займется жилищем, пока там будут трудиться рабочие, чтобы соединиться под землей с теми, кто будет рыть проход со стороны дворца. А он будет наблюдать за работами и навещать ее, проходя по туннелю, когда тот будет закончен.

Подземный ход послужит для того, чтобы можно было бежать из душной атмосферы дворца в Рибадео. Но еще и для того, чтобы он мог незаметно покинуть дворец, если однажды у него возникнет необходимость исчезнуть, как ему пришлось исчезнуть из Саргаделоса. Бог, которого он любил и почитал даже выше доктрин, почерпнутых из Энциклопедии и позволивших ему создать свою империю, — так вот, Бог подарил ему столько детей и такую добрую жену и мать его детей, что подчас он благодарил Господа за все дарованное ему; но теперь он только что открыл в юном теле девушки ароматы своего детства, он чувствовал, как они возвращаются к нему всякий раз, когда он обладает ею, словно самой землей. Обладать землей — разве не в этом состоит суть, разве не именно в этом заключалась та борьба, в кою он превратил свою жизнь, сам даже не ведая об этом? Обладание землей, каждодневное созидание мира.

Бог должен его понять. Бог должен допустить, что ему нравится эта земля, эта смертная глина, обволакивающая душу Лусинды, дыхание этой души, исходящее из пор ее кожи, эта удивительная влага. Он должен допустить и разрешить ему это. Ибаньесу было необходимо ее присутствие; он знал, что оно греховно, но оно примиряло его с жизнью как раз в тот момент, когда эта жизнь трещала по швам. Поэтому ему и нужен был туннель, в конце которого его всегда будет ждать свет. Он нужен ему, чтобы с крайней осторожностью проникнуть в расположенное неподалеку жилище, в котором он поселил Лусинду, сам толком не зная, на какое время, пока она будет наблюдать за ремонтными работами, наделяя их смыслом. А Венансио?

Венансио должен выехать в Саргаделос и, прибыв туда, чтобы заняться расследованиями и все тут же доложить Ибаньесу, должен прежде всего позаботиться, чтобы дона Шосефа де Асеведо-и-Прадо, госпожа Ибаньес, в окружении их юного потомства (не Шосе Антонио Бенито, первого из их сыновей, уже двадцати двух лет от роду, и даже не второго, двадцати одного года, которым предстоит остаться здесь, противостоя превратностям судьбы, помогая их дяде Франсиско Лопесу де Асеведо в восстановлении разрушенного) переехала в Сантьяго-де-Компостела или, еще лучше, в Карриль, чтобы, оказавшись там, ждать вызова от мужа в семейный дом, будь то в Рибадео или же в Саргаделосе, когда тот будет восстановлен.

В одном был уверен Антонио Раймундо Ибаньес: в том, что портрет работы Гойи он желает иметь в Саргаделосе, чтобы изображенный на нем человек мог обозревать все вокруг своим загадочным взглядом, властвуя и господствуя надо всем и вся и давая понять всякому, кто захочет созерцать этот взгляд, подобный взору орла, глядящего в упор на солнечное светило, что орел этот не простой, а королевский и полет его высок, столь же высок, сколь и непостижим. Если Венансио по-прежнему будет настаивать на том, чтобы быть при нем в первые дни его возвращения в недавно разрушенный мир, то пусть он едет с ним до Рибадео и, не задерживаясь там, возьмет портрет и продолжит путь.

— Кажется, ты не хочешь видеть меня рядом с собой? — упрекнул он Антонио.

— Нет, хочу. Как это я могу не хотеть? Но кто-то еще, кроме Пако, должен заняться подсчетом убытков, руководить восстановительными работами, составлять бумаги, пока я объезжаю дома в Рибадео и на побережье, собирая сведения, оценивая настоящее положение, составляя план действий на будущее, о прошлом мы говорить не будем.

Венансио кивнул и замолчал. В глубине души он уже задал себе вопрос, который следовало оставить без ответа и никогда больше не задавать. Был ли Антонио Ибаньес его творением, или же сам он, Венансио, был создан разумом хозяина Саргаделоса?

Зло — это всегда другие, а наш мир мы создаем сами, день за днем протягивая руку к тому, что нас окружает, и вселяя в него жизнь. Чья же рука длиннее, чем рука керамиста? Мир — это то, что мы можем охватить взглядом, и ничто не существует за его пределами. Разве что разум, этот наш внутренний взор, поможет нам решить, холодно преодолев расстояние, необходимое трезвому уму, чтобы судить дела человеческие, какую роль следует отвести в нашей деятельности самым близких нам людям.