Владимир Рынкевич - Наука умирать

Линьков попрощался до вечера, а комендант отвёл Мушкаева в комнату на второй этаж. Здесь стояли кровати с серыми одеялами и подушками без наволочек. На некоторых кроватях спали люди в одежде, сняв только сапоги. В углу тихо играли в карты трое в гимнастёрках, похожие на бывших офицеров. На Мушкаева только взглянули. Комендант указал ему койку у двери и ушёл.

Сняв шинель, Мушкаев посидел на кровати, подумал, потом поднялся, снова надел шинель и пошёл к выходу. Ему было страшно.

Линьков, измученный и опустошённый очередной чекистской ночью, искал не отдыха и покоя, а забытья. Отдых и покой в России весной 1918 найти было невозможно, если и сумеешь где-то спрятаться и спокойно подумать, сам убежишь обратно в кровавую суету: задумываться нельзя. Сколько бы ни терзался — выхода нет. И Линьков искал не покоя, а забытья, поэтому спешил в госпиталь к Ольге.

Её спецсклад помещался в административном корпусе на первом этаже. Окна с решётками, кабинет, из кабинета железная дверь в хранилище, где ценные продукты и лекарства. В кабинете диван, кресла, письменный стол, шкафы, а в углу столик для отдыха и закусок. Здесь нередко отдыхает нынешнее начальство. В том числе и Линьков.

Ольга знала, что он должен прийти, но, к его удивлению, хозяйки на месте не было, а в её кабинете суетились уборщицы: подметали, протирали окна и мебель, переставляли стулья и кресла. Их торопливые движения раздражали усталые глаза.

— Начальство приехало, — объяснили женщины, — с главным врачом по палатам ходит.

— Какое начальство?

— А мы почём знаем. Не то командующий, не то ещё выше командующего. Новое начальство. А мы как раньше мели, мыли, так и сейчас.

Ольга пришла взволнованная, раскрасневшаяся, в новом белоснежном халате, в изящно повязанной косынке с красным крестом.

— Ой, Миша, не ко времени. А вы кончайте уборку и сами убирайтесь. Сюда уже идут. Быстрее, быстрее...

— Кому такая встреча готовится? — спросил Линьков.

— Сам Сорокин приехал. Своих раненых проведывал. С главным врачом по палатам ходил, теперь сюда идёт.

Она быстро шагала по кабинету, проверяя, всё ли в порядке, подошла к железной двери, достала ключи из кармана халата, открыла дверь, заглянула, сказала:

— By, здесь у меня порядок.

Посмотрела на Михаила без улыбки, с ожиданием: почему, мол, не уходишь.

— Я тебе подарок принёс.

— Ой, не ко времени, Миша.

— Такое всегда ко времени, — и протянул ей руку, на ладони — сияющее золотое кольцо со сверкающим камешком. — Твой размер, я примерял.

— Хочешь, чтобы на правую? — спросила со смешком, но вспомнила о начальстве и вновь заволновалась. — Ой, не ко времени. Ну, куда я с ним?

— Надевай. Скажешь, память, муж погиб, или ещё что придумаешь.

— Сам-то где взял?

— Давно храню. Не знал, кому подарить.

Не рассказывать же ей, что кольцо — из вещей расстрелянного Теймура.

Уверенные быстрые шаги по коридору, открылась дверь, и в комнату вошёл и остановился, сделав шага два, новый красный герой Сорокин. Папаха с красной лентой набекрень, кожаная куртка нараспашку, под ней — красная рубашка; офицерские синие галифе с кантом, сверкающие сапоги гармошкой, шпоры серебряного блеска. Тёмные волосы, тёмные глаза, пугающие пристальным понимающим взглядом. На Линькова повеяло деревенской лихостью и свежевыпитым спиртом.

— Здесь у нас спецсклад, — робко объяснял стоявший сзади главный врач. — Бережём лучшее для наших раненых героев...

— Подождите, — грубо перебил его Сорокин и повернулся к Линькову. — Кто такой?

— Командир взвода отряда особого назначения Линьков. Приходил навещать наших раненых.

— А раненых-то здесь и нету. А? Мишаков? — повернулся Сорокин к адъютанту и захохотал.

— Нету, Иван Лукич.

Сорокин с пьяной проницательностью взглянул на Линькова и на Ольгу, покачал головой со злой усмешкой.

— Я зашёл к товарищу Саманкиной, — начал объяснять Линьков, но Сорокин резко махнул рукой и перебил:

— А теперь выходи. И вы, доктор, можете уходить, и ты, Мишаков, погуляй там, посмотри, чтобы порядок.

Оставшись с Ольгой наедине, улыбнулся ей по-мужски, подошёл и обнял за плечи. Легко обнял, дружески.

— Ой, что вы, товарищ Сорокин.

— Я для вас Иван Лукич.

— Я Ольга Петровна.

— Хорошая вы женщина, Ольга Петровна. Наверное, я возьму вас к себе в штаб. А сегодня вечером прошу ко мне домой. На Соборную площадь в военный комиссариат. Давайте бумагу, пропуск напишу.

Из госпиталя Сорокин поехал в штаб Автономова. Они понимали друг друга и старались не ссориться, не разбираться, кто из двух самый главный командующий. Автономов, светлый блондин небольшого роста, совсем молодой: Сорокину — 34, а этому — 28. У Автономова на столе карта.

— Вот всё думаю, Иван Лукич, куда он теперь пойдёт. В аулы?

— Хитрый генерал. Поворачивает, куда и не подумаешь. Ему бы с немцами воевать, а не с нами. Ведь это ж в жизни не видано, чтобы немецкие войска вышли на Дон, а там и на Кубань.

— И я об этом переживаю, Ваня. Нам бы помириться е офицерами, создать сообща Русскую армию и выйти против немцев. Этот позорный мир...

— Я ж тебе сам об этом говорил. Народ нас поймёт. А этих... что из Москвы прислали... С ними разберёмся. Армия за нас.

— Послать бы к Корнилову кого-нибудь из бывших офицеров и передать ему наши предложения.

— Это ж простое дело, Алексей Иванович. В Чека — пленные офицеры. Они их расстреливают. Передай им наш приказ: всех офицеров отдать в нашу контрразведку для допросов по военной обстановке. И кого-нибудь своих найти. Я нынче в госпитале встретил одного чекиста. Сразу угадал, что бывший офицер. И его к нам. Линьков такой у них есть...

Мушкаев не хотел умирать ни за Ленина, ни за Корнилова и не стыдился своего страха смерти. Считал этот страх естественным для человека. Храбрость генералов Корнилова и Маркова, стоящих под пулемётным обстрелом, или их офицеров, идущих цепями в рост под огнём, он считал вымученной, показной. Сами они так же боялись умереть, как и он, однако пересиливали свой страх ради неких высоких целей, которых никто никогда не достигал. Попался же Марков под бетонным мостиком, где вместе с ним прятался от огня бронепоезда. Видно было, как смутился, но мгновенно собрался и вошёл в свою обычную роль.

Мушкаев боялся и не стыдился бояться. Линьков его напугал — так и не раскрылся, на кого он работает, кому служит, и слишком долго и сосредоточенно думал, прежде чем отвести его в общежитие. Хорошо, что не сразу в Чека. Наверное, отложил на вечер.

Спокойно, не спеша, вышел из общежития, огляделся и направился по адресу Плющевского-Плющика к Сенной площади. На углу переулка, где находился нужный дом, остановился — как раз здесь на заборе было наклеено объявление. Читал и посматривал на тот дом.