Владимир Рынкевич - Наука умирать

Роты уже собрались у берега молчаливой тревожной толпой. Корнилов с конвоем уехали греться. Метель не ослабевала.

— Господа! — крикнул Марков. — Переправа подготовлена. Я иду первым. За мной полк поротно, с командирами рот во главе. Кто боится утонуть — тех перевезут на лошадях. Хотя... такую мать... так ещё скорее утонешь.

Потирая руки, он сказал офицерам ещё несколько крепких фраз, посмеялся и прыгнул в воду — сразу по пояс. Пролетели какие-то минуты, и Марков уже кричал с другого берега:

— Не подыхать же нам здесь в такую погоду! Всех коней к мосту! Переправлять людей на лошадях. Кто может — пусть сам. Степаныч! Сколько можно лошадей вряд?

— Только две, Сергей Леонидович.

— Давай ко мне, Степаныч, а Гаврилыч там организует. Мою лошадь пусть переведут.

Если бы холод и снег с градом не сковали лицо, Мукашёв, наверное, рассмеялся бы истерически. Это же бред. Ад! Конный цирк в ледяной реке. Под аккомпанемент, хоть я редко, но опасно бьющей артиллерии красных! То шрапнель сыпанёт по воде и по людям, вызывая крики, стоны, ржание лошадей, то граната вздыбит землю со снегом. Не умеющие плавать и переправлявшиеся на лошадях падали в речку и тонули. Достигшие другого берега что-то кричали. Над рекой неслись непрерывная матерщина, вопли раненых, страдальчески гневное ржание лошадей.

Толпа на берегу раздалась — Миочинский подвёл к переправе два орудия. По его команде ездовые пришпорили лошадей, те рывком вошли в воду, заржали, шарахнулись в сторону, запутались в постромках. Пушка перевернулась. Ларионов, Брянцев и другие артиллеристы, не раздумывая, кинулись в воду спасать орудие. С громовым гулким треском разорвалась граната на берегу возле одного из домов. Стена вспыхнула языком пламени. Из провала в стене повалили офицеры.

«Ад!» — бормотал Мушкаев. К нему вдруг подошёл какой-то штабс-капитан из их полка, толкнул плечом, словно играючи, крикнул:

— Пошли, поручик, на тот берег. Чего здесь стоять мёрзнуть? Винтовку над головой — и в воду. Ну, кто первый?

И Мушкаев прыгнул.

Первым достиг берега штабс-капитан. С треском лопнула вверху шрапнель, озарив пургу секундной молнией, и он упал лицом в прибрежную грязь, так и не выпустив винтовку из рук. Мушкаев выкарабкался из воды рядом с ним, посмотрел — штабс-капитан был мёртв. Попытался вытереть руки о шинель. Бесполезно — не шинель, а мокрый панцирь. Направился туда, где в наступающих сумерках виднелась папаха Маркова и прорезал адский шум переправы его пронзительный голос:

— Вперёд, на станицу! Иначе замёрзнем здесь в степи. Огня не открывать, вашу мать! Только колоть! Нас не ждут, и в этом наша победа!

Мушкаев с головы до пяток был в воде: сверху — тающий снег, снизу, в сапогах, — вода из речки. Куда-то исчезли его привычные спутники Дымников и Савёлов. Самым правильным было бы теперь найти какой-нибудь бугорок, где можно хоть чуть укрыться от непогоды, переобуться, выжать воду из шинели... Но нет! Всё, что осталось от его сил, мыслей, желаний, сплавилось в единое жгучее стремление: вперёд! В бой! Идти, бежать вместе с другими офицерами навстречу неистовой ледяной пурге, навстречу огню красных, ворваться в станицу, бить, колоть, убивать!

Смертельно уставшие за день похода, исхлёстанные пургой, покрытые корками льда, вымокшие в холодной реке шли марковцы по корявой заснеженной подмерзшей степи к неверным огонькам станицы. Разобрались по ротам. Из рощи, темнеющей слева, захлопали винтовки, засвистели пули. На выстрелы не обратили внимания — далеко и не страшно после такого похода.

Обогнал Корнилов со штабом и знаменем. Текинцев с ним не было — работали на переправе. По сторонам дорога, протоптанной впереди идущими, то и дело попадались павшие лошади, перевёрнутые повозки, занесённые снегом тела. Заметили, что один шевелится. С погонами — свой. К нему подошёл Дымников.

— Ранен? — спросил Дымников.

Офицер молча, едва заметно покачал головой и закрыл глаза. Больше не хочет жить. Устал. Его уговаривали подняться, приободриться, но он молча умирал.

Корнилов догнал Маркова и приказал остановиться и развернуть полк. Темнеющие в метели пятна станичных хат с редкими огоньками были совсем рядом.

— Кубанцы с Покровским спят, — сказал командующий. — В такую погоду они не воюют. Наша конница не смогла переправиться. Остальные полки соберутся лишь к утру. Только ваш полк может атаковать, Сергей Леонидович.

— Я понял, Лавр Георгиевич. Мы возьмём станицу сами. Без выстрела.

Марков собрал командиров рот. Приказ был короткий:

— Ждать нечего и некого. В такую ночь без крыш все подохнем здесь в поле. Атаковать без выстрела. Открывать огонь только в ответ, если заметят.

Роты цепями двинулись к станице, но постепенно стлались к дороге. Марков подскакал к тёмной шевелящейся толпе офицеров. Негромко скомандовал:

— Без шума захватить дома. Уничтожать всех штыками, прикладами. Стрелять только в ответ.

Шагом въехал в спящую станицу вместе с 1-й ротой. Из дома вышел человек в шинели и спросил проходящих мимо офицеров:

— Вы из Екатеринодара?

— Так точно. Оттелева, — ответил Мушкаев, перегнавший свою роту.

— Стало быть, пополнение?

— Пополнение.

Красный был без оружия. По-видимому, заметив погоны, он смело бросился на Мушкаева, пытаясь его задушить. А у того винтовка на ремне, одеревеневшие пальцы не слушались — не совладать с врагом. Он уже падал, хрипя, когда душивший его человек медленно сполз на снег и задёргался в предсмертных судорогах. Мушкаев, приходя в себя, оглянулся. С лошади на него смотрел офицер из конвоя Маркова, прячущий клинок в ножны.

— Живой?

И поскакал дальше.

Прозвучали несколько выстрелов. Красные просыпались, выбегали из домов с винтовками. Кто-то кричал:

— Товарищи! Не разводите панику!..

К нему подошёл Никольников с винтовкой в руке. Спросил:

— А ты кто?

— Я председатель военно-революционного комитета.

Выстрел в упор прервал его объяснения. Следом выбежал ещё один, крича:

— Что вы сделали с нашим председателем?

— А ты кто?

— Я секретарь.

— Вот и иди за ним.

Два трупа легли рядом.

Выбегавших красногвардейцев кололи штыками — почти не стреляли. Прапорщик Зиновьев погнался за одним, тот остановился, пытаясь выстрелить из винтовки, и прапорщик с ходу всадил ему штык в живот. Тот взвыл, застонал, захрипел, схватился за штык. Так они стояли друг против друга, дёргая винтовку в разные стороны. Снег продолжал сыпать, и в этой мутной ночи трудно было разглядеть подробности происходящего. В панике бежали красные, за ними гнались офицеры, никто не остановился помочь своему. «Помогите же мне!» — кричал Зиновьев.

Помог Мушкаев. Он остановился и, как на учебном плацу «коротким коли», вонзил штык своей винтовки в красного и выдернул мгновенно — согласно боевому уставу. Красногвардеец издал хриплый предсмертный стон и медленно осел на земле. Зиновьев выдернул свой штык, упёршись ногой в труп.