Нестор Кукольник - Иоанн III, собиратель земли Русской

— Женщин? — с досадой спросил Иван, — Мои выйдут в покрывалах и во весь пир их не снимут. Советую то же сделать и Зое; тут уже надо опасаться не одного черного глаза, тут есть и слуги диавола.

— Полно вздор городить! Знаем мы этих чертовых слуг, да не боимся… Выводи женщин в гридню — солнце садится!

Иван ушел на женскую половину, а Андрей повел гостей в гридню; не успели гости разместиться, как вошла Зоя и пять женщин, все были закутаны в покрывала.

— Да это похороны, а не свадьба, Иван.

— Пока свадьба, но может кончиться похоронами.

Мистр Леон был в сильном волнении; он не знал по-гречески, но взоры гостей объясняли ему, что разговор идет на его счет, присутствие Зои еще более увеличило его смущение. В это самое время шепот над ухом Леона заставил его побледнеть, то Холмский шептал ему: «Жид, помни, что я здесь и смотрю за тобой, ты возле меня и сядешь; мне же, кстати, есть о чем и поговорить с тобой».

— Почтенный хозяин! — сказал Холмский по-гречески, и голос его заставил Зою вздрогнуть. — Будь покоен! Молод я, но одна старуха научила меня тайне уничтожать влияние каких бы то ни было чар. Слышу я, будто этот врач — не хочу называть его, не то догадается, что про него речь, — слышу, что он чародей, только недостает улик; видите ли, я ему сказал одно слово, и он побледнел от моего заговора, а если позволишь мне все сделать, что один схимник противу злой кабалы придумал, так тогда хоть всех тайных жидов созови — будут бессильны…

— Ты, юноша, больно молод, пух на бороде едва пробивается, а уж колдунов унимать хочешь, — строго сказал Рало.

— Холмские, — перебил Никитин также по-гречески, — в нежных летах умнее многих стариков; львенок не успеет родиться, а разумом и силой одолеет самого старого медведя…

— Что силен, то силен, — сказал боярин Федор Ласкир, — я сам видел, как он Зою принес в мой дом, будто перышко…

— Так это ты, князь! — воскликнул Рало, с удивлением осматривая юношу, и лукавая мысль пробежала в голове старца. — О, для такого героя я соглашаюсь на все!

— Даже на то, — спросил Вася, — чтобы женщины сняли эти одеяла?..

— Браво! — воскликнул Андрей. — А что, брат Иван, поймали?

— Ничуть! Пусть сделает, что сказал, и я согласен…

— Если так, — сказал Вася по-русски, — мне нужна помощь мистра Леона; позволь нам с ним выйти в сени…

— Мистр Леон, — сказал Вася уже в сенях, запирая дверь в гридню, — зачем ты здесь?

— Меня звали…

— Знаю, но ты мог не прийти, а пришел, — значит, с умыслом…

— Попировать…

— На свадьбе у той, которую ты себе готовил в невесты?..

— Я… Никогда…

— Ты, видно, забыл, как при всех ты требовал у твоего сообщника Курицына эту самую Зою…

— Я притворялся, я хотел…

— Видно, ты и перед собой в опочивальне притворялся, когда, теряя Зою, сорвал с себя скуфью [19] Скуфья — ермолка, тюбетейка, фес. Ало-синяя бархатная шапочка, знак отличия для белого духовенства. и топтал ее ногами!

— Кто сказал тебе…

— Глаза мои! Я видел все, я слышал все, лежа на твоей постели…

— Все!.. О, не погуби меня!.. Я буду верным рабом твоим… псом твоим…

— Чтобы схоронить поскорее страшные тайны вместе с господином? Что шаришь в кармане, ищешь ножа фряжского? Трус! У тебя не станет духа взглянуть и на лезвие этого подлого оружия, ведь я тебя насквозь чую. Ты убил Меотаки, ты поджег дом Зои…

— Ложь… не…

— Истина, как и то, что ты пришел сюда с тайною смертью. Я выдал бы тебя сейчас, но ты лечишь нашего надежу-царевича от недуга трудного. Правда и то, что я дал слово Ласкиру молчать про все то, что видел и слышал, но твои новые злодейства разрешили мою клятву. Я уезжаю, но на это не надейся; первый шаг к злому делу, и ты погиб. За тобой смотрят. Понимаешь ли, подлый жидовин, понимаешь ли?

— Чего ты от меня хочешь? — пропищал жид, отступая от выразительных телодвижений юноши…

— Во-первых, подай сюда тайный нож, не то еще кого невзначай окалечишь…

— Нож! Какой нож?

— Подай! — грозно вскрикнул Холмский, и жид повалился к ногам его.

— Ну, что же!

— Вот он… — И жид, дрожа, подал кинжал, висевший под хламидой почти за спиной.

— Пригодится. Во-вторых, я требую, чтобы ты немедля выбрался из Москвы… как вылечишь царевича…

— Клянусь…

— Напрасно…

— Я уеду раньше, нежели ты думаешь…

— Наконец, чтобы ты сейчас оставил дом Рало…

— Бегу…

— Постой, жид, помни, что за тобой глядят глаза зоркие, ступай!

— Ну, теперь все сделано. Почтенный хозяин, исполни свое обещание!

— Где же мистр Леон?.. — спросил Андрей.

— Отпросился домой, ему что-то нездоровится.

Общий смех раздался в гридне.

— Теперь и я верю твоим заговорам, — сказал Рало. — Ну, Елена, снимайте покровы, пора за стол!

Женщины сняли покрывала, и общество было поражено красотою некоторых. Зоя была в полном блеске красоты удивительной, наряд драгоценный служил как будто великолепной рамой этой очаровательной картинке. Само собою, первый взор пал на юношу, и юноша, смущенный, вспыхнул и опустил глаза; робко поднял он их, стараясь не встретиться со взорами Зои, он обратил их на других женщин; Елена была благообразная старуха, но до того набеленная, что цвет лица ее потерял всякий естественный вид, зато четыре дочери ее, София, Вера, Надежда и Любовь, были прекрасными; старшей было лет двадцать, младшей четырнадцать. Чиновники Посольского приказа, Загряжский и Кулешин, хотя оба были взрослые, но, приученные к обычаю, не могли смотреть на женщин без фаты и зажмурились. Вася не знал законов, установленных обычаем, и был очень рад, что невинным колдовством раскрыл такие прекрасные, такие добрые лица; взоры его перебегали с сестры на сестру; все четыре ему нравились, но в каждой он находил особенность приятную. В это время садились за стол…

— Что же, князь? Твое место пусто…

— Извини, хозяин! Засмотрелся на дочерей твоих…

— Довольно искренно, князь, да только так не говорят…

— Отчего же?.. Поэтому нельзя и о цветах говорить. Что мне твои дочери? Цветы прекрасные — и только…

— Будто и только? — заметил Андрей. — Видно, князь, что ты еще больно молод; видно, что ты не вкусил еще сладости поцелуя…

Васю будто что-то укололо; Зоя вспыхнула; молодой Ласкир заметил то и другое движение и побледнел; Андрей ничего не видал; допив стопу вина, он продолжал:

— Тебе надо многому еще учиться; по части науки нравиться женщинам я берусь быть твоим наставником. Брат Иоанн, видно, тебя очень жалует, назвал тебя орленком; просил, чтобы я смотрел за тобой, как за сыном; да, я и забыл тебе передать, Зоя, что брат Иоанн просил и тебя за ним присматривать. Преумнейшая голова этот Иоанн. Как он при этом случае мудро сказал; право, теперь не вспомню, а превосходно сказал; постой, как это он сказал? Да, говорит, что женский глаз острее, а речь ласковее. Прекрасно сказано… Так смотри же, Зоя!