Садриддин Айни - Рабы

Воткнув палку в землю, он привязал к ней коня, вынул из переметной сумки две сдобных лепешки и тарелочку.

Положив лепешки на тарелочку, он подошел к току.

— Ёгу! Ёмангу! [81] Ёгу! Ёмангу! — восклицание, обращенное к богу. Мой пир [82] Пир — старец, шейх, глава общины суфиев. — Бахауддин Накшбанди, — сказал он и поставил тарелочку перед муллой.

— А, пожалуйте, пожалуйте, Шараджаб! Только вас тут и не хватало.

Имам торопливо тут же разломал лепешку и принялся за нее. Назар-бай, староста, цирюльник — все потянулись за хлебом.

Когда на тарелке осталось два маленьких ломтика, Назар-бай толкнул тарелку к Сафару.

— Вы тоже ешьте. Хлеб дервиша — это святая жертва. Сафар даже не взглянул на хлеб.

Но мулла, не отрывая глаз от двух ломтиков хлеба, торопливо проговорил:

— Ну, берите. Берите же! Разве вы сыты? А если сыты, предложите другим. А если никто не съест, съедим сами.

Сафар взял кусочек и толкнул тарелку к другим крестьянам. Каждый отламывал себе по крошке и передавал дальше.

Наконец один из крестьян пододвинул тарелку Гулам-Хайдару. На ней лежала хлебная крошка.

— Отведай и ты хлеба-соли святого человека. Возьмешь или нет, одно решето все равно уйдет ему.

Но Гулам-Хайдара одолевали гнев и обида.

— Нет, мне не надо. Это тоже отдайте тем обжорам, а то они голодны, — оттолкнул он тарелку.

Гулам-Хайдар заметил, что дервиш, отвязав свою лошадь, принялся кормить ее полуобмолоченным зерном в решете.

Порывисто вскочив, Гулам-Хайдар выдернул из земли копье-подобную палку дервиша и с такой силой ударил по лошадиной морде, что лошадь сперва вздыбилась, а затем кинулась бежать.

Схватив дервиша за ворот, Гулам-Хайдар закричал в ярости:

— Это зерно — все, что, может быть, мне достанется, а ты и его, дармоед, хочешь скормить скотине!

Вырвавшись, дервиш бросился вслед за лошадью. Остальные опять занялись дележом зерна.

— Сначала нужно учесть похищенное зерно, а потом делить, — потребовал мулла Науруз.

— А разве отсюда воровали?

— Да, стерли клеймо с песка.

— А сколько украли?

— По моим подсчетам, десять пудов.

— Кто украл? — гневно подступил к Наурузу Гулам-Хайдар.

— Ты!

— Он не вор. Он не украдет. Вы говорите неправду, — сказал Сафар.

Раздались возгласы крестьян:

— Ложь!

— Клевета!

— Все вы воры. Вы тут сговорились! — встал с места мулла Науруз.

— Сам-то ты вор, — твердо сказал Гулам-Хайдар, подойдя к мулле. — Кроме цирюльника, который через каждые десять — пятнадцать дней бреет мне голову и подстригает бороду, все вы не сделали для меня ничего. Не дали мне ни зерна, а взяли уже восемь решет. За что мне вам давать? А вы норовите выгрести у меня все, до последнего зернышка.

Разгневанный Гулам-Хайдар, не в силах сдержать себя, продолжал:

— Нет, ты не вор, негодяй! Это — не воровство, это — дневной грабеж у всех на глазах!

— Не болтай! Знай, что говоришь! — крикнул арендатор, набрасываясь на Гулам-Хайдара с плетью.

Мулла Науруз, взглянув на арендатора, осмелел. Тоже вытащил из-за пояса плеть и ударил по голове Гулам-Хайдара.

Гулам-Хайдар схватил муллу за горло и, дав ему подножку, свалил его. Мулла гулко упал на землю. Гулам-Хайдар, вскочив ему на грудь, принялся бить муллу коленями, сжимая горло ненавистного Науруза.

Наурузу на помощь с криком: «Мерзавцы, воры!» кинулся Назар-бай.

— Уж если суждено нашему дому сгореть, пускай горит сразу! — не спеша проговорил Сафар и, схватив Назара-бая сзади, приподнял его и бросил.

— Свершилось невозможное! — сказали остальные крестьяне. — Теперь нам остается одно: бить их так, чтоб потом не раскаиваться.

— Бейте с толком, — предупредил их Сафар. — Бейте так, чтоб следов не осталось.

Деревенский имам, староста и цирюльник, подхватив свои мешки, кинулись бежать.

— Как бы и наши ноги не провалились в эту яму!

Отбежав далеко от тока, где крестьяне колотили Науруза и Назара-бая, трое беглецов увидели четвертого: дервиш стоял, держа пойманную лошадь, у которой из рассеченной морды капала кровь.

— Зря пропали мои молочные лепешки, — с досадой проговорил дервиш.

Вскочив в седло, он ускакал от места, откуда слышались крики избиваемых муллы и Назара-бая.

В Бухаре во дворе медресе Мир-Араб [83] Стр. 137. Мир-Араб — одно из самых крупных Бухарских медресе, построенное в XVI в., в котором учился и некоторое время жил Садриддин Айни. собрались муллы, они вели разговор о вакуфных землях медресе.

В стороне от них, но внимательно вслушиваясь в их разговор, сидел круглолицый, круглобородый Назар-бай и похудевший и поникший мулла Науруз.

Разговор шел о вакуфных землях медресе и о жалобе арендатора Назара-бая, который, стеная и крича, рассказал о том, как его отколотили крестьяне, работавшие на землях медресе.

Один из мулл сказал:

— Пять лет назад вакуфные земли нашего медресе давали пятьдесят тысяч тенег в год. Теперь доход достиг двухсот тысяч в год. Одни лишь земли, арендованные Назаром-баем, дают пятьдесят тысяч тенег.

Другой мулла развил его мысль:

— Если урожай на наших землях будет так и дальше расти, лет через десять — пятнадцать наше медресе станет получать огромные доходы, как эмирская казна.

— Самый удачный арендатор у нас Ариф-рангубар. [84] Стр. 138. Ариф-рангубар — Рангубар значит «касильщик». Он каждый год берет у нас аренду, и плату от него мы получаем раньше всех, после его взноса стоимость аренды резко повышается.

— Как понимать ваше выражение «удачный арендатор»?

— Ариф-рангубар любит поживиться. Это же известно всем.

— Да, каждый год Ариф весной в начале полевых работ берет у нас землю. А если приходит другой и дает больше, Ариф получает с нас неустойку и уходит. Никто не видел, чтобы он оставлял аренду за собой.

— Самый решительный и оборотистый арендатор у нас — это Шариф-Кичири! — сказал третий мулла, но когда он хотел развить и доказать эту мысль, Назар-бай закричал:

— Господа!

Когда все замолчали, Назар-бай сказал:

— Сперва обсудите мое заявление, затем можете говорить о чем угодно.

— Какое именно?

— Я же вам говорил и повторяю. Ваши крестьяне меня избили, изругали, не дали моей доли и выгнали. Вы обязаны восстановить мое достоинство и постановить, чтобы там без всяких разговоров, по одному моему подсчету, давали мне урожай. Если вы этого не сможете сделать, верните мне мои одиннадцать тысяч тенег с пятью тысячами тенег неустойки. А потом что хотите, то и делайте, — отдавайте хоть Арифу, хоть Шарифу. Ваше дело!

— Когда вы давали нам одиннадцать тысяч тенег наличными? — спросил мулла, сидевший в стороне, и добавил: — Из вашей аренды я получил свою долю как владелец кельи. Вашу аренду тогда исчисляли как одну тысячу тенег.