Садриддин Айни - Рабы

— Мой репетитор ученее твоего учителя. Когда он в келье дает урок, его голос слышен на улице. Даже неграмотные прохожие останавливаются с удивлением и говорят: «Видно, это очень ученый человек, если поучает столь громко».

My даррис [87] Стр. 141. Мударрис — старший преподаватель медресе. Обычно в каждом медресе (за исключением самых крупных) был один мударрис. Мир-Араба молча сидел в стороне, перебирая четки и что-то бормоча себе под нос. Теперь он вмешался в разговор:

— Послушаем, что придумал настоятель медресе.

— А что может придумать этот невежда? — сказал самоуверенный мулла, владевший многими кельями.

— Сиди тихо, невежа, — одернул его мударрис.

— Почему тихо? Если вы из вакфа этого медресе получаете долю только за то, что преподаете, то я получаю за мои кельи, купленные мною за золото.

— Тихо, тихо! — зашумели ученики, словно готовясь полюбоваться петушиным боем.

Мударрис попросил настоятеля:

— Просим вас изложить ваше мнение.

— Происшедшее, — сказал настоятель, — касается не только нашего арендатора Назара-бая. Оно касается не только нашего медресе. Оно касается всех, кто работает на вакуфных землях. Оно касается всех, получающих доход от вакфа.

Имам вставил:

— Оно касается и казия, верховного судьи священной Бухары нашей, ибо с вакуфных земель он получает доход за то, что своей печатью скрепляет все сделки по вакуфным имуществам.

— Правильно, — поддержал имама другой мулла. — Просим настоятеля объяснить, получал ли верховный судья с этой пятидесятитысячной аренды двести пятьдесят тенег из расчета пяти тенег с каждой тысячи?

— Он получил больше, — сказал имам и пояснил: — Эта аренда пять раз оформлялась, пять раз писались бумаги, и пять раз он ставил на них свою печать. Это составит шестьсот семьдесят пять тенег.

Мулла, недавно купивший келью, засмеялся:

— Ясно, для чего главный казий столько раз допустил смену арендаторов, сменял аренду арендой, неустойку неустойкой и зачем от так оттягивал день фасха.

Настоятель обиделся:

— Вы так придирчивы ко мне, словно все эти деньги ушли из вашего кармана. Ведь все это взимается с крестьян! — И продолжал: — Если мы к этому делу отнесемся легко, то и другие вакуфные крестьяне прогонят наших арендаторов. Мы взыскиваем с них одну десятую. Но у нас есть и такие земли, с которых мы берем треть и даже половину. Положение крестьян, работающих на них, конечно, еще хуже.

Какой-то босоногий ученик объяснил:

— С этой земли крестьяне тоже платят не одну, а четыре десятых: нам одну десятую да по эмирскому налогу три десятых.

— Сиди тихо, степняк! — одернул его мударрис. Настоятель говорил:

— С этих крестьян могут взять пример и другие. И получится беда для всех вакуфных земель.

— Это общие соображения. Укажите нам действенную меру! — крикнул владелец многих келий.

— Надо мне, мударрису и еще нескольким крупным владельцам вакфов пойти к главному казию и кушбеги, рассказать обо всем и объяснить, сколь важно все происшедшее. Они издадут приказ за двумя печатями и пошлют его на имя чархакима в Шафрикан с таким непреклонным, решительным и смелым чиновником, который приведет эти печати в действие. Зачинщиков накажут, остальные подчинятся.

— От этого дела польза будет и главному казию, и всем четырем правителям туменя. Они, конечно, помогут, — сказал ученик, первый год владеющий своей кельей.

— Да. Им мы уплатим за печати к указу, а чиновникам — за услуги и беспокойство.

Подумав, имам прибавил:

— Очень хорошо будет сделать так: когда мы пойдем к главному казию и к кушбеги, ученики должны собраться и все вместе пойти к дверям суда и ко дворцу и шуметь, и кричать, и негодовать, чтобы у правителей не возникло сомнений, насколько важен этот случай, вызвавший такое волнение у мулл.

— Правильно! — сказал мударрис. Мулла Науруз спросил:

— Вы соблюдаете свои выгоды и выгоды Назара-бая. А что будет с моим требованием?

— Вы жалуетесь на обычное оскорбление. Оно дает вам право потащить оскорбителей к казию туменя и восстановить свою честь.

— Оскорбление, нанесенное мне, — это не обычное оскорбление! Оно оскорбляет духовное лицо. А оскорбление духовного лица оскорбляет всех богословов, а оскорбление богословов является оскорблением шариата, а оскорбление шариата является оскорблением бога и пророка его, а оскорбление бога и пророка его является богоотступничеством. А наказанием для богоотступника и неверного является казнь повешением и побиением камнями. Об этом подана моя жалоба вам.

Назар-бай, покряхтывая, не смог сдержать улыбки.

— Вы не такое уж высокое духовное лицо, чтобы оскорбителей ваших приравнивать к оскорбителям богословов.

— А почему? Я несколько лет лизал пол медресе, учился, прислуживал учителям, вошел в круг тех, кто носит такую вот чалму.

— Но вы-то ведь неграмотны.

Возражая Назару-баю, муллы загудели со всех сторон:

— Поскольку он жил в медресе, он мулла…

— Чтоб быть муллой, грамотность необязательна, иначе многим из нас пришлось бы перестать быть муллами!

— Не всякий грамотей может стать муллой, иначе индус Бай Урджи тоже будет муллой, он хорошо знает мусульманскую грамоту, а он не только не мулла, но и не мусульманин.

— Какой вред мулле от неграмотности? Наш пророк тоже был неграмотен!

Мударрис не без труда установил тишину. Установив тишину, он спросил муллу Науруза:

— На кого вы жалуетесь?

— На крестьян, «голодных силачей» Дехнау Абдулладжана, — ответил он.

— Разве они все били вас? — переспросил мударрис.

— Нет, не все. Но если б у них был случай, каждый из них бил бы меня. Даже убил бы каждый.

— Значит, наказать вы хотите их всех?

— Да, господин, забросать камнями.

— Так не делается, — сказал мударрис. — Если всех их забросаем камнями, то кто же будет обрабатывать вакуфные и остальные земли и кто будет кормить нас с вами?

— Простите. Об этом я еще не подумал.

— Назовите несколько человек. Они будут строго наказаны, чтоб не ели того, что полагается нам, и отдавали вам то, что вам нужно, не присваивали себе вакуфную долю.

— В таком случае я назову самых плохих. Пишите. Писарь взял бумагу и перо.

— Пишите! Первый — это Гулам-Хайдар.

— В чем его вина?

— Он вор.

Какой-то человек, которого здесь не знали, но увенчанный такой же чалмой, как у всех окружающих, подошел и спросил:

— Вы говорите о Гулам-Хайдаре из Дехнау?

— Да. Из Махаллы, которая относится к Дехнау Абдулладжану, — ответил мулла Науруз.

— Я его давно знаю. Он не только не может быть вором, но и воробья не обидит. Достойна ли такая бездоказательная клевета, рассчитанная на то, что здесь нет свидетелей?