Александр Струев - Царство. 1951 – 1954

На столике, рядом с Хрущевым, пронзительно зазвонил телефон. Люди застыли как изваяния. Человеческое сознание стремилось проникнуть в суть этого резкого звонка, разгадать, что уготовлено им: жизнь или смерть?

— Хрущев! — поднял трубку Никита Сергеевич. По его круглому лицу с некрасивым курносым носом, толстыми губами, бесцветными, словно выцветшими бровями, невозможно было разобрать ни ужаса, ни радости. — Понял, понял! — глухо закончил Секретарь ЦК.

— Что?! — вымолвил Маленков и трясущимися руками подобрал с пола кулек с пеленками. — Что, говори?!

— Взяли! — вставая, отчеканил Хрущев и просиял. — Наливай, товарищ Булганин, всем наливай!

Вмиг ожившая компания сгрудилась вокруг Никиты Сергеевича.

— Сейчас Георгий Константинович подъедет, подробно расскажет, как дело было.

Микоян вскочил с места, схватил бутылку «Наири» и принялся задорно, по-молодецки, разливать.

— Поздравляю, товарищи! Всех поздравляю! — ликовал Хрущев. — Враг повержен!

Члены Президиума оживленно чокались.

— Свершилось! — прошептал, словно очнувшийся от гипноза Молотов.

В Зеркальном зале царило оживление. До телефонного звонка Булганин успел осушить два фужера коньяка. Услышав об аресте Лаврентия, он судорожно схватил рюмку. Нервы были на пределе.

— Думал, последние часы на воле догуливаю, страх до корешков волос пробрал! Думал, вот-вот придут и сцапают! Не обижайтесь, ребята, если напьюсь! — причитал Николай Александрович.

Кругом звенел хрусталь.

— О-о-о! — опрокинув стопку, рявкнул седовласый Ворошилов и с долгим вздохом опустился в кресло. Он незаметно скомкал под столом листочек с заготовленными по случаю рождения бериевской детки стихами, мелко-премелко изорвал его, а обрывки засунул в карман, чтобы выбросить где-нибудь подальше. Последние годы Ворошилов, как и Молотов, жил под страхом ареста. Его опала была настолько явной, что за три года он не получил от товарища Сталина ни одного задания, телефон, осуществляющий связь с вождем, ни разу не огласил звоном его необъятный кабинет. В течение последних лет Иосиф Виссарионович не удосужился пригласить Ворошилова на аудиенцию, напротив, он всякий раз выражал ему неудовольствие.

«А Ворошилов здесь откуда? Как он сюда пролез, старая крыса?!» — удивился Сталин, прочитав фамилию фронтового товарища в списке Президиума Центрального Комитета.

«Так вы же сами Климента Ефремовича вписали!»

«Я? — искренне изумился Сталин. — Ладно, пусть пока остается!»

Когда Хозяин умер, Ворошилов точно помолодел, приободрился, приосанился, и все бы ничего, да только рядом оставался живой призрак отца народов — Берии. Хрущев завел разговор с Ворошиловым о Берии осторожно, но Ворошилов был сух, пожимал плечами, называл Лаврентия толковым человеком, верным ленинцем, хвалил. Тогда Никита Сергеевич отправил к нему Маленкова.

«На хер Берию, на хер! Столько лет перед гадом пресмыкался! — просиял Ворошилов. — Я как вы! Лишь бы получилось! Сначала думал — провокация, не поверил Хрущеву».

После смерти генералиссимуса в руководстве не осталось человека, который не восхвалял бы таланты Лаврентия Павловича, вся политика в стране основывалась исключительно на его мнении. Берию постоянно ставили в пример, при каждом удобном случае возносили до небес, и не случайно он держал в руках самые безотказные рычаги — карательные органы. Все замыкалось на его ведомстве, своих людей он расставлял на ключевые посты. Меркулова сделали министром Государственного контроля, Круглов руководил милицией, Огольцов — госбезопасностью, Багиров возглавил Центральный Комитет Азербайджана, Арутинов был первым в Армении, Бакридзе стал председателем Совмина Грузии, Кулов — первым секретарем Северо-Осетинского обкома партии, Недосекина поставил на Тулу. Сотни выдвиженцев Берии рассредоточились по стране. Генеральный прокурор стоял перед ним навытяжку, и Верховный судья исполнял то, что скажет. Искушенные члены Президиума наперебой расхваливали мудрость и прозорливость «лучшего друга». Объяснение было одно — страх, все знали — Берия не пощадит. Соратники до истерики вживались в роли верных товарищей, начали всерьез веровать в бериевскую непогрешимость и превосходство.

Ворошилов постучал по пустой рюмке, показывая Микояну, чтобы тот налил. Каганович по примеру Булганина жахнул полный фужер коньяка. Он больше других переволновался и решил задушить стресс сорокаградусным напитком.

У Георгия Максимилиановича словно гора с плеч свалилась! По отношению к Лаврентию он прилежней других исполнял роль преданного друга.

— Скажите, чтобы закусить дали! — попросил Хрущев молотовского помощника, который так и топтался перед дверью.

В зале появился директор ресторана «Прага» и, обращаясь ко всем, растерянно произнес:

— Извините, пожалуйста, нам только что велели начинать банкет, а товарищ Берия не подъехал!

— Ты что, оглох?! — заорал на него Каганович. — Сказано начинать, значит, начинай! А то — Берия, Берия! Хер с ним, с твоим Берией!

Директор ресторана как ошпаренный выскочил из помещения. В зал стали заносить закуски и расставлять на столе. Булганин уселся по центру, схватил пятерней квашеную капустку и, не церемонясь, запихнул в рот.

— Знатная капустка! Только б маслицем ее сдобрить, как Никита умеет! — нахваливал он.

Хрущев придвинул к себе рыбное заливное, Молотов намазал горчицей толстый кусок ветчины.

— Голодный, как собака! — признался он.

— Когда прикажете подавать горячее? — осведомился расчесанный на идеальный пробор метрдотель, похожий на оживший манекен. Его лицо с заученной угодливой миной не выражало никаких эмоций.

«Стукач!» — определил Хрущев, смерив метрдотеля взглядом.

— Идите, пока ничего не надо. Если понадобитесь, мы вас позовем, — распорядился он.

Театрально кивнув, метрдотель, удалился.

— Ни к чему лишние уши, — объяснил Хрущев. — Подай-ка, Лазарь Моисеевич, мне вон того паштета и хлебушка беленького. Дотянешься? Ну, спасибо!

— Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берия! — во весь голос пропел Николай Александрович.

— Кончай дуракаваляние! — оборвал друга Хрущев.

На всех напал жор. Ели сосредоточенно, жадно, молча.

— Мы как с голодного края! — усмехнулся Маленков.

— С голодного! — жуя, проворчал оттаявший и порозовевший Молотов.

Грохнув дверью, в зал вошел Жуков.

— Извините, не подрассчитал, сквозняк! — озираясь на дверь, проговорил военачальник.

Он был в маршальской форме с тремя золотыми звездами Героя на груди. Все обступили Георгия Константиновича.

— Поздравляем! Поздравляем! — Каждый хотел пожать маршалу руку.

— Покончили с негодяем! — весело произнес Жуков. — Баста!