Александр Струев - Царство. 1951 – 1954

— Поняла, Никита Сергеевич. Милицейский пост, что в подъезде стоял, уже сняли.

— Кому он нужен, пост этот? В Москве по улицам разбойники не разгуливают.

Никита Сергеевич присматривался к красавице-заместителю.

— До чего ж ты хороша, Катя, просто глаз не оторвать!

Екатерина Алексеевна смутилась. Она действительно была хороша, тут двух мнений не существовало. Платье с еле уловимыми блестками было чересчур приталено, выигрышно подчеркивая манящие женские прелести, и еще эти фиолетовые лакированные туфельки на каблучке эффектно смотрелись на ножках. А про ножки и говорить не приходилось, точеные ножки, прямо загляденье! Часто она надевала юбку покороче, чтобы ее изящные ножки сводили мужчин с ума, бросали в дрожь и в холод. — От тебя скоро все мужики чокнутся! — погрозил пальцем Никита Сергеевич. — Будь скромнее!

Фурцева опустила глаза. Катя всегда была ему симпатична.

— Тебя, Катерина, рекомендовал на Москву. Вместо меня первым секретарем горкома пойдешь, — сообщил он.

— А вы куда же? — изумилась Екатерина Алексеевна и всплеснула своими прелестными руками.

— Я в Центральный Комитет. Сосредоточусь на партийной работе, а то, не ровен час, задурят коммунистам головы, всех попутают. Принимай горком!

— Без вас туго будет! — только и вымолвила второй секретарь.

— Хочу тебя в Президиум рекомендовать.

Фурцева встала.

— Я такого доверия не заслужила!

— Заслужила, заслужила! — отмахнулся Хрущев. — Станешь Москвой командовать, ты девка умная!

Потрясенная Екатерина Алексеевна, точно о чем-то умоляя, сложила на груди белоснежные руки и замерла от счастья — она и без высоких должностей обожала своего Никиту Сергеевича!

— А бериевские пусть живут, — вспомнив про возлюбленную и дочку Лаврентия, добавил Никита Сергеевич. — Страна от этого не обеднеет.

Фурцева кивнула.

— Пока не позабыл, вот о чем хотел сказать. Новый стадион Москве нужен. Не стадион, а дворец спорта! Грандиозный, современный, где вместились бы десятки тысяч болельщиков. Больше, чем в Париже стадион, больше, чем в Лондоне — самый большой! — чтобы капиталисты от зависти лопнули. И надо, чтоб находился он неподалеку от центра, — уточнил Никита Сергеевич. — Давай подумаем и найдем ему место. Если за пару лет такое чудо появится, какая радость москвичам будет! — Хрущев мечтательно закатил глаза. — Разыщи ему место, Катя!

— Найду.

— И жилье из вида не упускай. Жилье — самая что ни на есть болевая точка! Москва не резиновая, а народ сюда со всех концов лезет. За прошлый год население на триста тысяч выросло, а жить где? Надо во всю силу строить! — поддал рукой Хрущев. — И еще усвой, что строить надо по-современному, тогда толк будет. Я не против дерева и не против кирпича, но у нас появился прочный, удобный, быстрый материал — железобетон, а мы к дереву с кирпичом приросли! Квартирами мы должны всех нуждающихся обеспечить, из бараков и коммуналок в человеческие условия переселить. В этом, Катя, и заключается социализм — в справедливости и равенстве!

— Жилье, Никита Сергеевич, я под самый пристальный контроль возьму.

— И еще! — Хрущев поманил женщину ближе. — Когда мое место займешь, смотри, между начальниками не забегайся, от головокружения не потеряйся!

— Вы для меня самый главный начальник! — вставая и снова прижимая руки к высокой груди, клялась Екатерина Алексеевна.

— Сядь ты! Это ты сейчас так говоришь, а как кто поважней в ладоши хлопнет, сломя голову полетишь, известное дело!

— Не-е-ет! — запротестовала Екатерина Алексеевна.

— Главное, формализма не допускай. Формализм из человека мумию делает.

— Зря вы на меня наговариваете! — обиделась Фурцева. — Я не такая. Я с вас пример беру.

— Посмотрим! — с ленцой проговорил Секретарь ЦК. — Ты на меня не дуйся, я по делу говорю. Тебе, кроме меня, правды никто не скажет. А знаешь что, — Никита Сергеевич окинул заместительницу задорным взглядом, — занимай с понедельника мой кабинет. Я за выходные в Центральный Комитет переберусь, ежели что, ты меня где-нибудь приютишь! — пошутил он.

Екатерина Алексеевна хотела расцеловать обожаемого руководителя, но не осмелилась. Он был для нее недосягаемым идеалом, идеалом и политика и человека.

— К вам Серов, — доложили из приемной.

Генерал Серов, подошел к столу и крепко пожал протянутую Хрущевым руку.

— Смотри, Катя, кто к нам пожаловал, новый министр Государственной безопасности собственной персоной. Если меня нет, а вопрос острый, можешь сразу к нему бежать, Иван всегда откликнется.

— Рада за вас, товарищ Серов, поздравляю!

— Ты мою Катю не обижай!

— Да разве я похож на обидчика? — развел руками министр.

— Садись, не стой над душой!

Генерал опустился в кресло напротив Фурцевой.

— Своих, Ваня, беречь надо! Со своими мы, как те Атланты, все выдержим! — и Хрущев, сжав кулаки, потряс ими над головой, изображая недюжинную силу.

— Ладно, Катерина Алексеевна, ступай, нам пошептаться надо.

Фурцева попрощалась и вышла. От нее остался лишь легкий аромат духов. Если бы не Никита Сергеевич, а кто-то другой сообщил, что Хрущев оставляет ее в Москве вместо себя, она бы ни за что не поверила. А ведь оставляет!

Серов словно по стойке «смирно» сидел перед начальником. Секретарь ЦК вполголоса напевал:

— Утро красит нежным светом стены дре-е-евнего-о Кремля!.. Ну, как он? — оборвав песню, спросил Никита Сергеевич и вмиг сделался серьезным.

— В панике. Сначала орал, стучал по решетке, требовал Маленкова, вас, теперь тихо сидит, обхватив голову руками, и воет, как собака.

— Он и есть собака, собаки даже лучше! Пусть воет. Когда людей истязал, небось руки не дрожали!

— Я никого к нему не пускаю, ни врачей, ни обслугу. Кто его знает, что может выкинуть.

— Правильно, не пускай. Без врачей Лаврентий пару дней обойдется. В тюрьме, если помнишь, врач только перед похоронами появлялся. А он — врача подайте! Повой, поскули! Охрана наша как?

— Подходящая охрана. Мои ребята по восемь человек дежурят и еще генштабовские, но генштабовских Жуков заберет, незачем столпотворение устраивать. Три человека с генералом Батицким бериевскую камеру стерегут, пятеро — коридор, четверо на лестнице, и на дворе взвод десантников по постам расставлен, меняются регулярно. Курить можно, Никита Сергеевич?

— Кури в окно, отравитель! — поморщился Хрущев, он не мог терпеть сигаретный дым.

Серов отошел к окну, приоткрыл фрамугу и закурил.

— Сначала Лаврентий Батицкому угрожал, обещал разжаловать, в лагере сгноить, говорил, материалы на него имеются, и что материалы эти скоро куда следует попадут. И на вас, Никита Сергеевич, сказал, материалы есть, и на Маленкова, — понизил голос Серов.