Александр Струев - Царство. 1951 – 1954

Когда ваза появилась на столе, гости взяли по банану. Сталин почистил свой и с удовольствием съел:

— Берите, угощайтесь! — кивал он. — О чем еще поговорим, что у нас на повестке дня?

Выручил Булганин:

— Можно анекдот расскажу?

— Валяй!

Булганин уже здорово поддал, он раздвинул перед собой посуду и облокотился на стол:

— Про козу. Одного мужика за плохое поведение выслали на остров. Дали ему там махонькую квартиру на третьем этаже, аккуратненькую такую. Все хорошо на острове, только одна беда — баб нет! Смотрит парень, а все мужики с козами спят. Он прямо ужаснулся: «Как это, с козами?! Нет, это не по мне! — думает. — Я как-нибудь перетерплю!» — и, значит, ходит, мучается. Неделя проходит, другая, месяц, второй, совсем невмоготу ему стало. Отправился парень на базар, купил козу, привел домой, привязал на балконе, и только стал к ней пристраиваться, слышит смех. Он голову поднял — соседи на балконах стоят и смеются. «Вы чего смеетесь? — кричит парень. — Вы тоже коз дерете?!» — «Дерем, — отвечают, — но не таких же страшных!»

Народ попадал со стульев.

— Тонкий юмор, только козу жалко! — смахнул выступившую от смеха слезу Иосиф Виссарионович.

— Почему, товарищ Сталин?

— Потому что ее никто не обласкал, не порадовал!

— Ничего я из вашего дополнения не понял, — сконфуженно проговорил Булганин.

— Вот, послушай, Николай Александрович, — уважительно начал Сталин. Он редко кого называл по имени и отчеству, обычно по фамилии, всегда строго. — В зоопарке звери днем друг другу анекдоты рассказывают, умирают со смеха, один жираф кислый стоит. А ночью, когда все спят, жираф начинает хохотать. До него только ночью смысл доходит. Понимаешь? — уставился на маршала Сталин.

Николай Александрович растеряно пожал плечами. В комнате опять расхохотались.

— Что, ребята, может, про меня анекдотик расскажете? — прищурился генералиссимус.

— Про вас, товарищ Сталин, мы анекдотов не знаем, — с серьезным видом заявил Маленков.

— Жаль, а то бы вместе посмеялись, — Иосиф Виссарионович зевнул: — Скучно сегодня было. Думайте, чтобы завтра не скучать. Вот вчера я здорово посмеялся!

Вчера, перед отъездом, Берия жирно написал на листке бумаги слово «МУД…К» и незаметно прикрепил на пальто Хрущеву, и, когда Никита Сергеевич, попрощавшись с Иосифом Виссарионовичем, развернулся к дверям, народ лопнул от смеха! Долго хохотали, тыча в него пальцами. А товарищ Хрущев больше других розыгрышу обрадовался — смеялся, так уж смеялся! И долго, обеими руками, тряс бериевскую руку. Председатель правительства сразу на Лаврентия указал — вот кто выдумщик! Очень товарищу Сталину шутка понравилась. А что на завтра придумать — вопрос?

Сталин поднялся, и, не оборачиваясь, ушел. Гости расстроились, что вождь их не проводил, стали подбирать снятые в духоте пиджаки, кофты и переместились в прихожую. Берия и Булганин получили от дежурного офицера личное оружие, Маленкову вернули его толстый, на двух блестящих замках, кожаный портфель. Оружие и сумки на «ближней» полагалось сдавать. Каждого визитера здесь отводили в сторонку и тщательно осматривали — не утаил ли случайно какую дрянь? Два капитана со знанием дела выворачивали посетителям карманы, ощупывали подкладку одежды, заставляли снимать ботинки, чтобы более детально исследовать и их. Разве можно поручиться, что крамольная мысль не закрадется в чью-то голову?! Осознавая степень особой ответственности, никто таким мерам предосторожности не удивлялся, наоборот, всячески пытался оказывать при досмотре содействие, то руки вверх задерет, то удобнее для сотрудника охраны повернется. Это и Лаврентия Павловича касалось, никому на «ближней» исключения не делали.

Булганин и Хрущев ехали домой вместе. От Волынского до горкомовского поселка «Ильичево», где проживал Никита Сергеевич, было рукой подать. По пути завозили в Барвиху Булганина.

Хрущев вышел пожать товарищу руку.

— Лаврентий в туалете про куропаток возмущался, — вспомнил Николай Александрович. — «Во врет! — говорит, — двадцать четыре куропатки одним выстрелом уложил и за тридцать километров за ружьем сбегал! Где это видано, чтобы кавказский человек на лыжах столько ходил? Сил нет слушать!»

— Ругался, значит? — улыбнулся Хрущев, голова у него гудела от выпитого.

— Ругался! — министр Вооруженных Сил обнял Никиту Сергеевича.

Когда автомобили Булганина и Хрущева сворачивали с Успенки на Барвиху, «ЗИС» Лаврентия Павловича, где ехали Берия и Маленков, глухо просигналил на прощанье.

Кто они, эти люди? Они — ближний круг. Ближе не бывает. Самые преданные, самые надежные, самые доверенные соратники вождя, его руки, его плечи, его опора. Не могут эти искренние люди подвести, не могут оступиться. В любую минуту они начеку — и в радости, и в горе, — плечом к плечу! Их не сдвинешь, не купишь, не соблазнишь, они охраняют власть, стерегут ее, а власть — это самое святое, что есть на земле!

Трудно быть защитой и опорой, очень трудно, но еще труднее быть им — владыкой.

Сталин обхватил подушку и закрыл глаза. Что ему приснится сегодня?

На черном безоблачном небе плыла слепая бледная луна, плыла и светила немым неодушевленным светом. Стояла морозная февральская ночь.

— Илюша, не шуми, папа спит! — шикнула мама.

Илья собрал с пола паровозики с вагонами и с обиженным видом поплелся в детскую.

— Надя, посидите с ним, а то он Никиту Сергеевича разбудит! — велела няне Нина Петровна, но Никита Сергеевич уже встал.

С перепоя было скверно. Опьянение побеждало, как только Хрущев попадал в постель, его штормило, нутро выворачивало, с убыстряющейся скоростью все перепутывалось в голове. Если уткнуться в подушку круговерть приостанавливалась, но стоило шевельнуться, начинало штормить опять. Очнешься, попьешь воды — и еще хуже!

Пока Хрущев ехал от Сталина домой, мозг по инерции был сконцентрирован, напряжен, не позволял распуститься, расслабиться, хоть на миг потерять контроль, но стоило Никите Сергеевичу переступить порог — сразу становился вдрызг пьяный. Маленков, тот часто надирался до зеленых чертей, прямо за столом падал, и его под довольную ухмылку вождя, в невменяемом состоянии, утаскивали телохранители. Один Берия, ссылаясь на болезнь, пил умеренно и редко напивался. За то, что он не пил наравне с другими, Сталин злился, противно повторяя: «Кто не пьет, тот либо сильно хворый, либо подлюка!»

Сталин жил ночью, как сова, а, значит, и советская номенклатура не смыкала до утра одурманенных усталостью глаз, и получалось, что вся страна, за исключением простого люда, бодрствовала. Некоторые начальники располагались на ночлег прямо в кабинетах — разложил тюфячок и дремли у телефона, но самые стойкие ни при каких обстоятельствах не ложились, так и оставались за письменным столом при полном параде, зевали, пили крепчайший чай, растирали ароматными бальзамами виски, моргали воспаленными глазами. А что оставалось делать? Если товарищ Сталин бодрствует, значит, никому спать не положено!