Саймон Скэрроу - Братья по крови

– Вот у нас ауксиларии-то зубами поскрипят! Те, которых послали преграждать врагу отступление. Им-то пленных с поля боя не достанется, а только беглецы, которых они сумеют выловить. Нам же лучше.

При этой мысли он весело рассмеялся – это было давнее соперничество между легионами и вспомогательными когортами.

Между тем верховный снова поднял руку, остужая пыл, и гул поутих. Сурово сдвинув брови, он продолжил:

– Да, победа. Но победа, давшаяся нам немалой ценой. Наши люди сегодня сражались как львы, храбро встречая каждую стрелу, каждый камень, которыми трусливый враг осыпал нас из-за укреплений, где чувствовал себя в безопасности. Но мы выстояли и взяли врага за горло, упорно продвигаясь к вершине холма, и в итоге рассеяли их, как труху по ветру. Их поражение было неизбежным. Однако обошлось оно нам дорого, и стоило бы еще больше, если бы не своевременное вмешательство префекта Катона, центуриона Макрона и их небольшой группы храбрецов, вонзившейся врагу во фланг. Этот маневр склонил чашу весов с тяжело доставшейся нам победой против сокрушительного удара врага в нашу пользу. За это мы сейчас и поднимем чаши, восславив имена наших героев. За Катона и Макрона!

Он с сияющей улыбкой глянул на Катона сверху вниз, и высоко поднял свою чашу.

– Катон и Макрон! Катон и Макрон! – эхом перекатывалось по шатру. Офицеры радовались и пили.

Осторий, пошатываясь, слез со стула.

– За ту роль, что вы сыграли во фланговом маневре, вам воздастся в полной мере, – улыбнулся он. – Кто знает, может, вас даже пригласят в Рим, когда будет чествоваться моя победа…

– Благодарю, командир, – учтиво сказал Катон, а Макрон ограничился кивком.

После этого верховный повернулся и скрылся в толчее, а офицеры возобновили свое бесшабашное веселье.

– Ты глянь-ка, – фыркнул Макрон, – просто образец деликатности… Сказал с таким видом, будто бы мы так, прогуляться туда вышли. Приглашает на чествование его победы… Что у них за манера такая, вечно всю славу загребать себе?

– А ты чего ждал? Что он тебя в колесницу посадит? Езжай, мол, вместо меня триумфатором по Священной дороге [21]… Размечтался. Нет уж, заведенный порядок не изменить. Так было, и будет всегда. Хотя это не меняет того, что произошло на самом деле. – Катон с вымученной улыбкой поднял чашу. – Ну что ж, за центуриона Макрона, самого боевитого офицера во всем Четырнадцатом легионе. Да и во всех других легионах тоже.

Лицо Макрона расплылось в пьяной улыбке, и он тоже поднял чашу.

– И за префекта Катона, самого, язви его, въедливого мыслителя во всей армии, чтоб ее.

Катон, секунду подумав, пожал плечами:

– А что? За это тоже можно выпить.

Сдвинув медные чаши в тосте, они дружно осушили их и двинули к прилавку за добавкой.

Празднование углубилось в ночь. Офицеры, в зависимости от своих служебных обязанностей, приходили и уходили. Катон не старался угнаться за своим другом в поглощении вина, но выпил столько, что уже успел проникнуться веселым настроением своих товарищей. Макрон основательно напился, привычно впав в шумную беспечность бражника, и от всей души орал с остальными центурионами походные песни. Кое-кто из офицеров упился почти до бесчувствия и, кое-как добравшись до скамей и столов, расставленных у стен палатки, садился там и ронял лицо на руки, сложив их на столешнице. А младший трибун встал неподалеку от входа и, упершись руками в колени, безудержно разблевался.

Уже поздней ночью Катон заметил в дальнем углу небольшой кружок женщин, сидящих на скамейках вокруг стола. Офицерские жены. За исключением Поппеи, которая переоделась сразу же после своего визита к пленнику Катона, большинство из них были облачены в простые сто́лы [22]. Её волосы уже высохли и были уложены в изящную прическу с жемчужной заколкой. Почувствовав на себе посторонний взгляд, она обернулась, и глаза их встретились. Катон несколько смутился и отвел было взгляд, но, заметив в ее глазах дерзкий вызов, не мог позволить ей восторжествовать, опустив свои глаза. Наконец она чуть заметно улыбнулась уголками губ и, приподняв чашу, слегка склонила голову в приветствии. Катон в ответ кивнул, после чего отвернулся и стал пробираться к прилавку.

Виночерпий, весь в поту, выбивался из сил, и Катон терпеливо ждал, пока тот уберет пустые кувшины и чаши, а затем бросится в боковой проход за свежим припасом с повозки. Стоя у прилавка, префект скучливо тарабанил по столешнице пальцами, и тут позади себя уловил сладковато-цветочный запах. Обернувшись, он увидел рядом с собой Поппею.

– Поппея Сабина, – моментально встряхнувшись, приветственно склонил голову Катон.

– Префект Катон, – с улыбкой произнесла она.

Улыбка этой женщины была очень обаятельна. Вообще в ее облике улавливалось некоторое сходство с Юлией, и это отчего-то вызывало смутную тревогу.

– Похоже, ваш славный военачальник не в восторге. Своим вкладом вы наносите урон успеху, который он хотел бы считать сугубо личным.

Катон с усилием собрался с мыслями. Вино и усталость – сочетание отвлекающее, но опрометчивости допускать нельзя – во всяком случае, с женой трибуна Отона.

– Мне и центуриону Макрону он воздал столько, сколько мы заслуживаем.

– Ой, да бросьте вы, – она игриво пихнула его в грудь. – Вряд ли он это сделал. Мой муж во всех подробностях рассказал, что произошло на том несчастном холме. Вы решили судьбу битвы и спасли нас от поражения.

– Мы просто внесли свою лепту.

– Вы сделали гораздо больше. Зачем так скромничать? Вам, безусловно, претит слышать все эти чрезмерные, как вам кажется, восхваления. Но вы должны знать: к тому дню, как Осторий доложится императору, ваша роль в судьбе сражения будет низведена до второстепенной.

Катон смотрел на нее неотрывно. Изысканно-красивая, с подвижным, слегка насмешливым умом, лишь подчеркивающим ее притягательность. Но сама непосредственность этой женщины несколько настораживала, более того, вызывала недоверие. Впрочем, сейчас он не доверял и себе, тщательно подбирая слова в теперешней, довольно шаткой ситуации. Любое неосторожное замечание, пусть даже вскользь, отдаленно напоминающее крамолу в адрес Остория, будет неизбежно передано Поппеей мужу, а Отон скрытностью не отличается. Повторы, как известно, рождают преувеличение, и если хотя бы слово о бахвальстве Катона достигнет ушей верховного, то на него, героя дня, начнут смотреть косо. Вся благосклонность, завоеванная на поле боя, рассеется как дым, и Осторий будет изыскивать любой повод, чтобы наказать зарвавшегося префекта назначением еще более незавидным, чем догляд за обозом.

– Я всего лишь солдат, госпожа, – натянуто сказал Катон, – и исполняю свой долг. Что говорит и делает верховный военачальник, не моего ума дело.