Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

- Ну, тогда давайте знакомиться, что ли, - резонно заметил Тимофей Иванович и взрослые, засмеявшись, стали представляться друг другу. Мальчик сидел на добытом мешке своих мечтаний и счастливо глядел на возникшую радостную суету.

- Поговорим за столом, - прервала бабушка начавшиеся было разговоры, и пошла накрывать стол, стоявший здесь же на просторной, застекленной, как обычно в татарских домах, веранде.

Тетя Тина и дядя Тима остались жить с бабушкой и Дияном, который, как можно догадаться, более других был рад гостям. Дядя Тима знал много интересных историй, и по вечерам не зажигая лампы, - керосин надо было экономить, - взрослые женщины и ребенок слушали его чудные, выдуманные в большой степени, рассказы о всяких приключениях, смешных и страшных,. С дядей Тимой было не так страшно во время бомбежек, и еще он учил Дияна мастерить всякие поделки из дерева и бумаги. Тетя Тина, бодрая пятидесятилетняя полтавчанка со следами былой типично украинской сельской красоты, своим присутствием отвлекала бабушку от печальных мыслей, и уже не так часто сердечко мальчика сжималось от жалости, когда он слышал горестные вздохи своей бабуси. А еще тетя Тина доставала из глубин своей котомки кольца домашней колбасы, такой вкусной наперченной и начесноченной колбасы, какой Диян никогда прежде не пробовал.

- Я потому и женился на хохлушке, что они такую колбасу научены делать, - утверждал дядя Тима, сам родом из Твери.

А в ту первую после появления мешка муки и гостей ночь в городе продолжали греметь взрывы, порой слышалось натужное фурчание грузовиков и печальное пение солдат, загруженных в эти грузовики:

- И на Ти-хом о-ки-я-не свой зако-нчили по-ход...

Уж не до самого ли Тихого океана задумали и в самом деле отступать? Ведь столько земли отдать за три месяца войны...

На следующий день перед воротами еще проходили молча несколько отрядов красноармейцев, провожаемых укоряющими и вместе с тем жалостливыми взглядами разных возрастов женщин и испуганных детей. Шли печальные наши солдаты на Севастополь, потому что Перекоп уже был под немцем.

Вслед за тем в городе воцарилась странная тишина...

Под вечер, когда на открытых пространствах еще было светло, а на затененных деревьями улицах уже наступали сумерки, послышался незнакомый для жителей города негромкий машинный стрекот. Никаких других звуков не было, только то возникающий, то пропадающий стрекот. Но он был пугающим, этот не наш звук. Диянчик рванулся во двор под сдавленный крик бабушки: - Чыкма, балам! (Не выходи, детка!). Но мальчик был уже за воротами.

Но мальчик был уже за воротами.

Из-за поворота на улицу неспешно выезжали один за другим два мотоцикла с колясками. На каждом мотоцикле сидели, - один за рулем, другой в коляске, - солдаты. Не наши. Гимнастерки цвета гусиного помета были с узкими погонами, рукава гимнастерок были закатаны. На груди висели автоматы. Не наши автоматы - у этих вместо круглого диска с патронами были рожки. Каски солдат были другой формы, на них вместо звезд были изображены орлы с развернутыми крыльями. Мотоциклы двигались на малой скорости, чужие солдаты улыбались и те, которые сидели в колясках, приветственно помахивали рукой.

Эти два мотоцикла проехали, и вновь послышался спокойный негромкий стрекот - из-за поворота выезжала вторая пара. У ворот дворов вдоль всей улицы уже стояли люди - женщины с прижавшимися к ним детьми. Солдаты на мотоциклах так же приветливо улыбались и помахивали рукой. Но ни один самый маленький, самый глупый мальчишка не поднял руки, не ответил солдатам чужой армии на приветствие...

Так начались годы оккупации...

Тетя Тина и дядя Тима через две недели уехали к себе. Они потом, на следующее лето, приехали с гостинцами, привезли в подарок маленький серебристый самовар. Тимофей Иванович открыл там у себя магазинчик, торговал овощами и молоком, скупая товар у сельских жителей. "Жить стало интереснее", - говорил Тимофей Иванович. "А немцы?" - спрашивала бабушка. " Да какие там немцы, я их и не вижу!" - отмахивался Тимофей Иванович. И еще взрослые говорили о чем-то, что Дияну было не очень понятно.

Диян днем ходил играть к своему другу, жившему в многоквартирном доме на берегу реки Салгир. Дети купались в заводи, играли в казаки-разбойники на заднем дворе. Один из корпусов дома занимала какая-то немецкая военная часть. Был там один фельдфебель, длинный и худой. Под его опекой были две большие немецкие овчарки, которых он выводил во двор. Этот фельдфебель натравливал на детишек своих собак, хотя и не спускал их с поводков. Что за удовольствие получал он оттого, что дети в страхе разбегались, а малыши плакали – нормальному мужчине неведомо. Нормальные мужчины в лице других солдат, оказавшихся в этот момент во дворе, возмущались этим и ругали собачьего поводыря. Однажды молодой, лет восемнадцати, немец, повар из оборудованной в одноэтажной пристройке на заднем дворе кухни, подрался с фельдфебелем. Тем не менее, фельдфебель, продолжал натравливать собак на мальчишек и девчонок, предварительно оглянувшись, нет ли неподалеку его сослуживцев.

К осени мука и привезенные гостями из Мелитополя продукты кончились, и бабушка решила закрыть дом на замок и уехать в дальнюю деревню к родственникам, которые давно уже звали к себе. Известное дело, на земле без продовольствия не останешься. "Если большевики не придут и не отберут все до последнего", - с мрачной усмешкой всегда добавляла бабушка, а Дияну и это было малопонятно.

Диян попрощался с городскими друзьями и приготовился к встрече с полузабытыми товарищами деревенских проказ. Он вспомнил, как они лазали ночью по колхозным виноградникам, как ловили в горах ежей, как загоняли стадо по дворам. Конечно, было немного грустно расставаться с городскими мальчишками, но жизнь в крымской деревне обещала быть тоже нескучной...

Две зимы и одно лето прожил маленький москвич среди своих двоюродных братьев и сестер в горной татарской деревне. Всегда был у них хлеб, было и молоко, опять же куры, а что касается овощей, фруктов и орехов - так это же Крым! Весной собирали на полянах козукулак-щавель, созревала сначала черешня, потом абрикосы и вишня, тут и огородные овощи подходили - кабачки, огурцы, помидоры. В садах наливались яблоки, лоза виноградная отягчалась янтарными и яхонтовыми кистями - великолепнейший из даров Аллаха! Приходила пора орехов - грецких и горного фундука. А кизил, завещанный Асклепием-Лукманом как лекарство от семи недугов? Из абрикосов, вишни и кизила варили повидло, которое, выложив на плоские деревянные щиты, сушили на крышах, чтобы получить пестиль - пастилу. Свой мед был почти в каждом дворе, но старые женщины тосковали очень по сахару. И только к чашечке горохового кофе хозяйки выносили гостям блюдечко с маленькими кусочками сохранившегося с довоенной поры твердого сахара, а сбежавшимся детям давали что-нибудь из фруктовых сладостей и отгоняли от каве софрасы (кофейного угощения).