Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

И вот в известный только самому Мастеру момент он собирает кевгиром рис в горку, быстро выгребает все горячие угли из под казана и накрывает его крышкой. Накрывает плотно, иногда даже щели в большой дощатой крышке приходится обкладывать мокрыми платками, чтобы Дух плова не улетал под небеса, чтобы полностью пропитались им рисовые зерна.

И вот когда плов готов, о чем Мастер узнает по тайным приметам, известным только членам цеха Умеющих Готовить Настоящий Плов, он бросает на крышку казана полотенце, которое все это время лежало у него на плече и которым он обтирал пот со лба, и громко обращается к шеф-повару, который после своего отстранения от котла ошивался где-то в сторонке, вполголоса дублируя распоряжения Того, Который держит в руках кевгир, и не осмеливался оказаться вблизи очага, на котором готовиться плов, дабы Мастер не заподозрил его в наставнических поползновениях. Так вот Мастер бросает на крышку казана полотенце, рядом кладет кевгир и громко обращается к штатному шеф-повару:

- Иди, займись своим пловом!

Он с подчеркнутой усталостью садится за стол, ему также с подчеркнутой поспешностью почтительно протягивают пиалу с чаем, а беседа при этом по содержанию далека от плова, ожиданием которого-то и заняты на самом деле помыслы всех присутствующих.

И вот на середину стола (или расстеленной на помосте скатерти) шеф-повар ставит большое блюдо, на котором горой наложен рассыпчатый ароматнейший и аппетитнейший плов - шедевр азиатской кухни. Вот теперь страждущие этого шедевра дают волю своему красноречию, воздается хвала представшему перед ними плову и его вдохновенному создателю. И в этой хвале нет лести и лицемерия - плов великолепен! И самому Мастеру теперь, когда высокую оценку его творению дали другие, не возбраняется похвастаться своим умением, вспомнить другие случаи, когда приготовленный им плов был так же великолепен, а, может быть, и еще лучше. И тут, обычно, кто-то из соучастников трапезы обращается безадресно к кому-то из тех, кто не имеет права восседать за дастурханом номер один без особого приглашения, которое вероятней всего не последует:

- Эй! Вымой-ка пиалы и подай сюда!

Этот, до того нам неведомый соучастник происходящего, достает откуда-то бутылку водки, зубами отдирает мягкую крышку и наливает в немедленно поданные пиалы огненную воду. Первую пиалу подносят старшему по служебному положению или почетному гостю, если таковой имеется. Тот в свою очередь передает эту первую пиалу Мастеру, приготовившему сегодняшний плов. Тосты здесь не приняты, ибо Пророк вообще не поощряет выпивающих. Пьют водку без возгласов, чинно. И пьют ее один раз, перед тем, как наполнить свои желудки пловом, ибо известно, что ежели принимать водку в процессе еды, то залитый сверху огненной водой вареный рис комкуется, цементируется и человек очень даже может не дожить до утра следующего дня. Но эта огненная вода имеет обычай дарить расторможенность, развязывать языки. И возникает за столом шумная беседа, содержанием которой, по крайней мере, в первые полчаса, является плов - кто, где, когда, с кем ел за последние десять лет такой же прекрасный плов, какой довелось есть сегодня.

Младшие по служебному положению и те, кто в самом низу иерархической лестницы - сторожа, уборщики, случайные посетители, где-то в другой комнате начинают есть плов только после того, как на дастурхан номер один будет подано второе блюдо с пловом. Казан обычно большой и плова хватает на всех.

Отъелся на плове и бедный сирота. Но каждый раз, наблюдая застолье толстопузых, довольных жизнью совхозных начальников, он вспоминал, как опустившись на корточки за бараком Мурат-эмдже разбивал камнем замотанные в тряпку зерна кукурузы и слезы катились по его изможденному землистому лицу. Февзи знал, что эту картину он не забудет никогда. И он не хотел ее забывать.

Днем он выполнял разные поручения начальства. Делал он все быстро, весело, он был рад тому, что он нужен, что конторские люди говорят о нем с доброй улыбкой. Он мог и печь растопить, и сапоги почистить, и верхом на лошади доскакать куда прикажут. Вечером, когда все работники конторы расходились по домам, он накормив двух прирученных им больших, но не злых собак, укладывался спать на тахте в кабинете директора совхоза. Нередко ночью раздавался телефонный звонок из райкома или из райисполкома, тогда Февзи отвечал, что начальство, мол, только что вышло, что оно сейчас же перезвонит - и стрелой мчался в дом директора или парторга, которым почему-то не догадались поставить параллельные телефонные аппараты.

Весной, когда земля подсохла, Февзи пошел на могилу матери и Мурата-эмдже. Он увидел, что уголок земли, где были похоронены его мама и его односельчане, распахан, от могильных холмиков не осталось и следа. Мальчик заплакал и вспомнил, как Мурат-эмдже наставлял его копать глубокие могилы, чтобы покойники не были потревожены, если земля будет распахана. И Февзи копал глубокие могилы. Сейчас он сел на вывороченную плугом землю, под которой покоилась его мама, и слезы лились из его глаз, но он плакал молча, чтобы не потревожить своих мертвецов. Он поклялся себе, что никогда не забудет эту страшную зиму, что детям и внукам передаст ненависть к тем безымянным злодеям, которые весной сорок четвертого года вдруг лишили людей их отчей земли, вывезли на мучительную смерть в чужие края.

В начале мая узнал Февзи, что закончилась война. В совхозе созвали людей на митинг. Облаченный в праздничный шелковый халат один из работников конторы бил в бубен, девушки и парни танцевали прелестные узбекские танцы. Можно было слышать, как в некоторых соседних дворах в голос плачут женщины, которые уже не дождутся возвращения своих мужей или сыновей...

После окончания митинга Февзи подошел к парторгу и спросил:

- Теперь нас отвезут домой?

- Куда отвезут? - не понял парторг.

- Домой отвезут, в Крым? - нетерпеливо повторил Февзи.

- Может быть, - чуть подумав ответил парторг, - может быть, теперь отвезут.

Кто их знает, думал парторг, война закончилась, может и отвезут теперь татар в их Крым. Только, думал про себя парторг, вагонов на обратный путь надо будет раза в два меньше. Сколько их здесь поумирало...

И еще раз, уже осенью, когда начал созревать хлопок, пришел Февзи на место, где он похоронил маму и других близких людей. Он нашел на кусте, выросшем в изголовье материнской могилы, раскрывшуюся коробочку хлопка и вытащив из нее пять нежных долек взял их с собой на память. Он покидал эту землю, и, наверное, навсегда.

Февзи пока еще не говорил о своем решении своим конторским начальникам. Как-то раз зазвал его в свою хибару земляк, немолодой мужчина из одного из горных сел, соседних с его родным селом.