Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

- Февзи, ты что, хочешь навсегда остаться здесь слугой на побегушках? Сын моей сестры в Чирчике поступил учеником в ФЗУ, будет трактористом. И тебе бы надо специальность получить.

- Бекир-ага, узнайте, как в этот Чирчирчик добраться! Я очень хочу на тракториста учиться!

- Не обязательно тебе в Чирчик ехать, и здесь поближе найдется училище.

Бекир подумал немного и добавил:

- Ладно, я сестре напишу, пусть узнает, когда там принимают учащихся. В Чирчике будет тебе к кому иногда зайти.

Через месяц пришел ответ из Чирчика. Принимали в ФЗУ в сентябре. Экзаменов не было, но нужно было иметь хотя бы четырехлетнее школьное образование и достигнуть возраста в четырнадцать лет. Правда, писала сестра, из местного населения очень мало подростков, умеющих хотя бы сносно читать и писать. Поэтому более образованных крымских татар берут без документа об окончании четвертого класса.

Февзи еще только исполнилось двенадцать лет, и он не выглядел старше. Это было проблемой, но Бекир-ага посоветовал ему все же решиться и уехать из совхоза.

- Сытая холуйская жизнь засосет тебя, и через год-два ты не захочешь учиться, - предостерег он мальчика.

Но Февзи уговаривать идти на неизведанное не было нужды. Его деятельная натура требовала перемен, он и сам начал тяготиться своим положением, когда каждый конторский работник помыкал им целый день. Грубы с ним не были, но обращение "Эй, бола! Бор..." - "Эй, малый! Иди..." его уже стало коробить. Он был благодарен парторгу и другим начальникам за доброе к себе отношение (только директор совхоза был высокомерен и никого из служащих низшего уровня не замечал), за то, что приютили его и накормили, но теперь, когда он был сыт, у него появились потребности высшего плана. Он жаждал свободы, ему опостылела его хоть и не голодная, но проходящая в узких рамках жизнь. Просыпаясь утром он уже знал, как пройдет день, кого он увидит днем, кто что скажет, кто как ответит, куда его пошлют... Мальчик жаждал новых людей, новых событий, новых мест. Он хотел верить, что мир не без добрых людей и в неизвестных ему обстоятельствах люди ему помогут, почему бы не помочь, ежели поживиться с него нечем...

Он предполагал, что когда он объявит о своем уходе, то у него могут быть трудности, и весьма серьезные - ведь он был поднадзорным, хотя спецкомендатура ставила на учет только с шестнадцати лет. Могли просто не пустить, а то и сдать в колонию для несовершеннолетних. Поэтому, подсчитав свой небольшой капитал, который он накопил, сдавая в магазин пустые бутылки, он сложил в мешок свой гардероб, о котором позаботился заранее, выпрашивая у работников конторы старые вещи, и отнес все дяде Бекиру. В конце следующего дня он зашел к парторгу и по-узбекски (Февзи довольно хорошо выучил за эти месяцы язык) искренне поблагодарил его за приют, за доброе отношение.

- Я решил поступать в ФЗУ и в ближайшие дни уеду из совхоза, - заключил он.

Парторг очень удивился.

- Разве тебе у нас плохо? Кто-нибудь тебя обижает? Скажи мне, я задам ему трепку!

- Нет, парторг-ака (дядя парторг), никто меня не обижает. Учиться на тракториста я хочу.

- Ну, подожди, ты еще мал. Годика через два пошлем тебя учиться на шофера или на тракториста, вернешься в совхоз и будешь у нас работать.

Парторг был искренен. Он был, вообще-то, из тех, кому в рот пальца не клади. В карьере своей шел по головам, ради денег мог уничтожить любого конкурента. Но мальчик не был из тех, кто мог когда бы то ни было стать на его пути, он его жалел и с удовольствием помогал ему выжить. Однако, лишиться проворного служки не входило в его расчеты, и поэтому погладив его по голове он ласково сказал:

- В свое время, в свое время. Я сам позабочусь о твоей судьбе.

Сам же решил, что сообщит в районную спецкомендатуру о настроении мальчика, пусть приедут и постращают его.

Февзи в спину уходящего парторга несколько раз повторил с искренним чувством:

- Рахмат сизга! Рахмат сизга! (Спасибо вам!) - он знал, что больше они не встретятся.

Вечером, попрощавшись с Бекир-ага, который подробно рассказал ему, как выбраться на шоссе, где его подберет какая-нибудь проезжающая машина, Февзи огородами, огородами покинул совхозный поселок.

Часа через два он оказался на обочине широкой асфальтированной дороги - это было шоссе Ташкент - Самарканд. Уже стемнело, редкие проезжающие грузовые машины ослепляли мальчика светом своих фар и не останавливались. Февзи ощущал необычайный душевный подъем. Впервые он чувствовал себя хозяином своей судьбы, впервые выходил на пространство большой жизни, находя в себе силы преодолеть все преграды. Он присел на обломок бетонного столбика и наблюдал, как из-за поворота сначала появлялся светящийся туман, слышался звук мотора, потом вдруг на шоссе вырывался сноп света и машина, обдав бензиновой гарью и пылью, быстро проносилась мимо. Августовские ночи в Узбекистане бывают теплыми, Февзи уже собирался прикорнуть где-нибудь в сторонке до утра, когда вдруг проезжавшая полуторка выхватила светом своих фар сидящего на обочине мальчика и остановилась.

- Эй, пацан! - шофер высунулся из окна кабины. - Ты чего тут сидишь?

- Дяденька, довезите! - вскочил на ноги Февзи.

- Куда довезти? - шофер распахнул дверцу кабины. - Ладно, давай садись, там разберемся.

Шофер в кабине был один и Февзи удобно разместился на сидении справа.

- Ну, куда ты едешь? - спросил шофер, когда машина набрала скорость.

Февзи поведал, что ему надо добраться до города Чирчирчика.

- Как, как? - засмеялся шофер. - Ну, ты юморист! Не "чир-чир-чирик", а город Чирчик, парень. Запомни, а то завезет тебя кто-нибудь в "чир-чир-чирик". Чего тебе в Чирчике-то надо, родственники там, что ли?

- Да, родственники. Я хочу на тракториста учиться.

- Зачем тебе на тракториста, - смеялся водитель. - Давай на шофера, будешь вот так по ночам ездить. Хорошая работа! А ты что это, на узбечонка не похож, а говоришь с акцентом?

- Татарин я, из Крыма, - и Февзи рассказал про поезд, про смерть матери, про Мурата-эмдже, как он их всех похоронил, как с прошлой зимы проработал в совхозе, и решил, что пора думать о будущем.

- Теперь уже от голода не умру, - закончил он.

Шофер молча слушал бесстрастный рассказ мальчика, который и о смерти близких ему людей говорил, будто бы кинофильм пересказывал. "Как все у него в душе перегорело!" - с горечью подумал шофер. А вслух сказал.

- Я все понял. Доедем сейчас до Солдатского, это здесь такой поселок, там у моего шурина переночуем, а завтра я тебя отвезу в Чирчик. Ты давай, поспи, еще не долго ехать.

Февзи не спал, а привалившись к спинке сидения впитывал новые ощущения. Ожидания его оправдывались, и завтрашний день обещал новые события.

А шофер, мужик лет тридцати, вспоминал, как примерно таким же подростком он оказался здесь в Азии. Правда, отец и мать были с ним, но был каждый из них гол как сокол, - имелись только руки, привыкшие к крестьянскому труду. Выслали их сюда с Рязанщины, высадили на голом берегу большой мутной реки, Сырдарьей называется. Первый год прожили они в камышовых шалашах. Ловили рыбу, которой были полны плавни и заливчики, коптили ее и продавали в большом городе. Завели пчелиные семьи, торговали медом. Для своих нужд разводили свиней, завели и овец, которыми тоже торговали. И по прошествии пяти-шести лет выстроился на правобережье великой азиатской реки поселок из аккуратных домиков, слепленных, правда, из сырого саманного кирпича, но аккуратно побеленных известкой, с двухскатными крышами, крытыми железом. Рядом с каждым домом стояли баньки, рубленные из местных дерев. А на лавочках у крылечек сидели постаревшие деды в фуражечках с твердыми черными козырьками.