Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси

В это время пришел к государю дьяк Василий Далматов вместе с дворецким Русалкой, а с ними был новгородец Афанасий Братилов, которого Иван Васильевич сразу узнал.

Афанасий истово молился и, низко кланяясь государю, сказал:

– Будь здрав, государь, многие лета.

– Здравствуй, Афанасий, – ответил государь, – верный ты слуга мой, и чую, вести принес мне.

– Истинно, государь, – ответил Афанасий, недоверчиво косясь по сторонам, – токмо вести сии тайны вельми.

– Ништо. Не бойся, Афанасий, сказывай все, что ведаешь.

– Тайно я к тобе из Новагорода третий день как бежал, – заговорил Афанасий. – По рукомеслу своему златокузнечному я ко многим боярам и даже в палаты самого владыки вхож. Посему много всего слышу и ведаю. Владыка же, государь, и близкие его, средь которых и бывший тысяцкий Максимов, с королем Казимиром ссылаются и с немцами.

– Ведомо нам сие, Афанасий, – разочарованно заметил Иван Васильевич.

– Сие токмо начало, государь, – заволновался Афанасий, – а дело в том, что король обещал владыке полки свои снарядить против тобя и сам войско свое вести хочет. Многие же из бывшей господы, еще более неразумные, при всех хвастают: король-то Казимир зовет-де Ахмата на Москву. Все-де они за един ныне, докончание у них против Москвы есть. Опричь того, король-то, бают, в Рым посылал, моля у папы вспоможения денежного на ратные дела. Обещал унию еретичную поганую во всех землях новгородских ввести, а православие гнать, как древние рымляне в языческое время христиан гнали и мучили.

– Ну, а папа? – перебил Братилова Иван Васильевич, боясь, что тот увязнет в церковных делах.

– Папа внял Казимиру, разрешил ему особый сбор – десятину – во всех костелах польских и литовских на ратные дела.

– А новгородцы что деют?

– Готовятся вече и господу с посадником поставить. Казимир им всю старину обещает вернуть.

– Ну, спасибо тобе, Афанасий, иди отдыхай у дьяков моих.

– Нетути, государь, – живо заговорил Братилов, – молю, отпусти меня, дабы не видели в войске твоем. Сам разумеешь, почто…

– Иди, иди, – улыбнулся великий князь. – Саввушка выведет тобя из стана нашего.

– Тут у свояка своего заночую. Никому приметно не будет…

Когда Афанасий Братилов ушел, Иван Васильевич сказал дьяку Далматову:

– Запиши сии вести. Ну, идите же отдыхать. Утре до свету пойдем к яму Бронницкому.

На другой день, в Бронницах, узнал государь от доброхотов, перебежавших к нему, что новгородцы за стенами затворились и миром не хотят пускать к себе великого князя, что вече есть у них снова и новый посадник – Ефим Медведнов.

– На вече сем, государь, – говорил один из перебежчиков, – токмо Москву и тобя лают, а Казимира хвалят, которого зовут к собе государем вместо тобя.

– Един же старый тысяцкий, – добавлял другой, – со степени так возгласил: «Добре мы знаем, пошто волк сей к нам идет в овечьей шкуре. От мира-то его горше нам, чем от злой рати». А кругом кричат: «Истинно сие, истинно! За Казимира хотим!»

Иван Васильевич перестал слушать перебежчиков и не допускал их к себе, ибо все они говорили одно и то же.

Для него все уже было понятно, и он только с нетерпением ждал прихода своего войска.

И вот в один из декабрьских вечеров, когда северная багровая, долго не гаснущая заря пылала еще у края неба, прибыл из Бронницы передовой отряд главных сил великого князя московского.

Начальник отряда доложил Ивану Васильевичу:

– Государь, все полки твои идут токмо в пяти верстах от твоего стану. Что воеводам своим повелишь?

Государь приказал в ту же ночь окружить Новгород тесной осадой, установить пушки и с рассветом бить по стенам, башням и городу со всех сторон.

Сам государь занял со своей тысячей Городище. Ночью в своих хоромах он сквозь сон слышал, как непрерывно цокали копытами кони, гулко отдавались шаги многих тысяч пеших воинов, как гремело колесами множество телег, на которых тройки коней везли тяжелые ломовые пушки работы Альберта Фиораванти, строителя Успенского собора…

Когда на следующий день утром такая же багровая заря, как и накануне вечером, начала обжигать противоположный край неба, страшный грохот потряс окрестности Новгорода и разбудил и перепугал его жителей.

Проснулся от грохота выстрелов и великий князь. В окна уже белело раннее утро, и в покое быстро светлело. Государь встал с постели, умылся, потребовал холодной баранины, крепкого меда и велел седлать себе коня.

Когда Иван Васильевич вышел на крыльцо, уже совсем рассвело и первые лучи солнца сверкали на куполах и крестах церквей Новгорода. Окруженный стражей, великий князь поскакал ближе к осажденному городу. Недалеко от пушек он остановился, так как конь его, путаясь непривычно больших орудий и выстрелов, не шел дальше, вставая на дыбы. Маэстро Альберти со своим толмачом подскакал к великому князю.

– Buon giorno, sovreno! [97] – воскликнул Фиораванти, снимая шапку.

– Будь и ты здрав, – ответил Иван Васильевич, внимательно следя за действием пушечного огня.

Он наблюдал, как огромные каменные ядра ломовых пушек, стянутые крест-накрест железными полосами, забивались в дуло орудий и с громом незримо вылетали, а на городских башнях осыпались верхушки каменных зубцов бойниц и слетали черепицы с крыш. Он видел, как содрогались и с яростным гулом изгибались полотнища железных ворот. Он видел ясно, что в проездной башне над воротами из большой ее бойницы время от времени вылетало облачко порохового дыма, внутри которого на миг сверкал огонь.

Подозвав к себе маэстро Альберти, государь, указывая рукой на башню, крикнул:

– Гляди, там пушка у них! Надобно бойницу пробить и пушку сию сбить.

Толмач перевел слова государя, а маэстро Альберти уже хотел скакать к своим пушкарям, но Иван Васильевич знаком остановил его.

– Такая стрельба, как ныне у тобя идет, маэстро, – снова закричал толмачу Иван Васильевич, – будет токмо перевод ядер и зелья! Поставь-ка ты рядом три пушки, цель все на сию бойницу и стреляй разом изо всех!

– Добре, добре, государь! – получил он ответ через толмача. – Уразумел мысли твои! Сам же о сем не догадался.

Фиораванти поскакал к пушкарям, и через полчаса три пушки, установленные рядом и нацеленные самим маэстро, загремели разом. Бойница в башне окуталась облаком пыли, и когда пыль рассеялась, вместо бойницы оказалась широкая, будто рваная пробоина, сквозь которую видно было большое окно в противоположной стене.

Маэстро Альберти, радостный и возбужденный, снова подскакал к великому князю, что-то восторженно выкрикивая.

– Благодарит тобя, государь, маэстро Альберти, – перевел толмач слова итальянца, – баит, научил ты его новому в пушкарской хитрости.