Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси

– Кулаками после драки машут, – усмехнувшись, сказал воеводам своим Иван Васильевич на созванном по этому случаю совете. – Нетути уж Новагорода! Из сего учитесь, воеводы, как всегда все ведать надобно. Немцы же, не зная брода, лезут в воду. Татары в сих делах умней их. У татар яртаульные хороши и лазутчиков много.

После долгих обсуждений великий князь повелел князю Андрею Никитичу Ногтю-Оболенскому на другой день спешно выступать к Пскову с большими силами.

Князь Андрей Никитич, прискакав со своими конными полками к Пскову, пробыл там только ночь. Утром же вместе с псковичами выступил к Дерпту, который вдвое ближе ко Пскову, чем Новгород Великий. Немцев застали врасплох, много разграбили и сожгли немецких и чудских сел и городков, захватили огромный полон чуди – мужчин, женщин и детей. Немцы были так напутаны быстрыми действиями русских полков, что нигде не успели оказать никакого сопротивления. Русские же как быстро пришли, так же быстро и ушли, уводя и увозя за собой в Псков небывалую добычу.

В этот же день в Новгород прибыл из Москвы к великому князю боярский сын Трофим Гаврилыч Леваш-Некрасов с дурными вестями от молодого князя.

Иван Васильевич взволновался, побледнел, когда Саввушка сообщил о прибытии Трофима Гаврилыча.

– Зови, – молвил он, – да никого потом не допущай, опричь ратных вестников.

Оставшись один, он перекрестился на образа и воскликнул:

– Братья?!

– Да, государь, – ответил Трофим Гаврилыч, кланяясь великому князю.

Наступило тяжелое молчание. Государь, пройдя несколько раз вдоль покоя, сел на скамью и молвил:

– Сказывай, Трофим Гаврилыч.

– Великий князь Иван Иванович здравия тобе желает на многие лета, государь. Повелел тобе довести, что братья твои Андрей большой и Борис отступили от нас, к ворогам нашим перешли. В середине января князь Андрей-то на Москве был у старой великой княгини, а вборзе в Углич к собе воротился. Наши же доброхоты весть подали дьяку Курицыну, что и князь Борис тоже в Углич приехал, а княгиню свою Ульяну со всем семейством и двором ко Ржеву отпустил. След сего оба князя с полками своими пошли ко Ржеву через тверскую землю; князь Андрей тоже взял с собой княгиню свою Елену со всем семейством и двором.

– Ну, а далее куды? – перебил великий князь.

– Далее, государь, неведомо. Вестей не было, а от сего да от страха перед татарами на Москве смятение. Москва и все грады в осаду сели, а из деревень и сел люди, полона боясь, по лесам бегают, от глада и студа мрут.

– В Орде как? – задал вопрос Иван Васильевич, перебивая рассказ Леваша.

– Великий князь Иван Иванович велел тобе довести, что русские беглецы, пригнав из Орды, упредили: собирает-де Ахмат поход на Русь ранней весной. Баили беглецы-то, зовет его и помощь обещает ему король Казимир.

– А как княгиня моя, – снова спросил, весь насторожившись, великий князь, – как митрополит и бояре? Как здравие старой великой княгини?

– Матерь твоя, государь, – успокоительно ответил Трофим Гаврилыч, – во здравии. Обе княгини ждут приезда царевича грецкого, Андрей Фомича. Он великой княгине Софье Фоминичне уведомление прислал, что вборзе на Москве будет со дщерью своей Марьей Андреевной…

– Ишь, Рым-то одну руку к Новугороду протянул, – невольно проговорил вслух великий князь, – другую – к Москве тянет.

Трофим Гаврилович ничего не понял и, недоуменно вскинув глаза на государя, продолжал:

– При дворе-то твоем бают, что великая княгиня Софья Фоминична хочет племянницу свою за князя Василья Михалыча верейского сватать…

Иван Васильевич усмехнулся и, перебив рассказчика, молвил:

– Добре, Трофим Гаврилыч. Спасибо тобе. Чаю, устал ты с пути, и яз ныне притомился. Выпьем вот по чарке водки боярской да и спать. Живи пока при мне. Дворецкому Русалке скажи, он тобе все нарядит.

Государь сам налил две чарки водки.

– Бери, Гаврилыч, – сказал он, – испьем за великую Русь православную.

– И за здравье твое, государь!

Срочно вызванный дьяк Василий Далматов, с пером и чернильницей, с бумагой и воском для печати, поспешно вошел в горницу великого князя.

– Будь здрав, государь, – сказал он, кланяясь.

– Садись, Василь Далматыч, за стол сей и пиши тайную грамотку во Псков, воеводе князь Андрей Никитичу.

Иван Васильевич несколько раз прошел вдоль горницы и, встав около стола, приказал писать:

– «Мой тайный приказ тобе, Андрей Никитич. Как получишь сию грамотку, немедля иди со всеми полками на Москву ближней дорогой. Яз пойду за тобой следом. Вести дурные о татарах, да и братья мои, Андрей большой и Борис, крамолят. Москва и города в осаду сели, в селах и деревнях люди в страхе, в леса бегут. Встретишься с братьями миром, пусть и не мыслят, что о всем ты ведаешь. Ежели ратью на тобя пойдут, разбей их и в полон обоих возьми. Вести пересылай чаще, токмо тайно, великому князю Ивану Ивановичу на Москву. Вборзе и яз там буду. Грамотку сию сожги, дабы никому о ней ведомо не было».

Иван Васильевич стоял возле дьяка и читал, что пишет он. Когда Далматов написал все, государь молвил:

– А теперь растопи воску, дабы яз положил печать свою.

Дьяк достал из ящичка, где была чернильница, толстый огарок восковой свечи, зажег его и накапал небольшой кружочек воска под написанным.

Иван Васильевич снял с пальца большой золотой перстень, на котором была вырезана его личная печать, лизнул ее и туго вдавил в горячий воск. Когда Иван Васильевич отнял печать от воска, на нем четко обозначился вдавленный круг, по краям которого тесно было написано: «Печать великого князя Ивана всея Руси». В середине же кружка был изображен лев.

Полюбовавшись на печать, Иван Васильевич проговорил вполголоса:

– Золотые руки у маэстро Альберта. – Но, вернувшись к делу, строго сказал: – Грамотку сию в холст зашей при мне сей же часец, а яз и на него печать положу.

Когда все было сделано, государь добавил:

– Ныне же избери подьячего помоложе и покрепче. Скажи воеводе Ивану Руно, дабы из конников своих дал небольшую, но добрую стражу гонцу. За сие, мол, головой отвечает. На рассвете пусть гонят во Псков, к воеводе. По два коня на каждого взять, дать кормы добрые людям, а коням овес. Как воротится подьячий-то, днем ли, ночью ли, ко мне бы немедля дошел.

Весна тысяча четыреста восьмидесятого года ранняя, но неверная, сырая, дождливая, то с теплыми днями, то со снегом и крупой. Едва просыхать начинает, дороги провянут немного, вдруг метели снежные завернут. Стает все, опять солнце припекает, трава зеленеет, мать-мачеха кое-где распускается, мухи лесные на солнечном припеке сонно жужжат, а крутом грязь непролазная. Ни на санях, ни на колесах, да и верхом ехать весьма трудно, истомно и для коней, и для людей.