Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Дрогнули ресницы у бабы, поглядела она долгим взглядом на Илейку, расправила сдвинутые брови и, радостно как-то улыбнувшись, пошла дальше.

– А любят, видать, тя девки да бабы, – сказал Иван Димитриевич, – ишь, как улестить да уласкать можешь.

– Кто Богу да государю не грешен! – молвил Илейка. – Я, как скоморохи бают, «деревенщина Ермил, да посадским девкам мил». Стар вот уж ныне стал, а что греха таить, все еще баб люблю, хошь и не всяких. Хуже той нет, что похожа на курицу, которая токмо в навозе и копается. Налетит на нее петух, а ей что? Встряхнется, будто ништо и не было, и опять так же в навозе зернышки ищет. А петух дурак, около нее надсаживается, кругом ходит, крылом землю чертит, и ворчит по-особому, и «кукареку» кричит. А ей что? Знай червяков да зерна по-прежнему клюет. Я люблю бабу ласковую, с толком. Такая баба-то твою ласку весь день в собе носит и оттого еще милей сердцу. – Илейка взглянул на княжича и, улыбнувшись, добавил: – Тобе, Иване, сие пока без надобности. Ты хоша и разумен, а тут еще и ни на эстолько не разумешь. Токмо, мыслю, вборзе придет и тобе пора на пору, станешь девке ступать на ногу!..

Пасха в этот год ранняя. Великий пост начался с третьего февраля.

Хотя и пригревает порой на солнышке, все же студеные дни и морозы не миновали, и княжич Иван и Федор носятся иногда целыми часами по твердому еще льду на коньках или далеко бегают на лыжах по крупнозернистому насту. Сдружились они к этому времени и постоянно беседуют обо всем, что только приходит Ивану на мысли. Легко и весело княжичу с молодым подьячим. Ровней себе он чувствует Федора, хоть и старше тот и знает всего много больше других, да ничем не стесняет Ивана, как владыки, бояре и воеводы. Для тех он мальчик, а для Федора – товарищ.

Живет теперь княжич постоянно у наместника, а у владыки Авраамия бывает изредка, когда тот приглашает его к себе. Да к владыке он ходит не один, а с Федором вместе. Так, последний раз шестого февраля, когда были получены вести, что Василий Васильевич стал в Костроме со многою силой, владыка позвал к себе Ивана вместе с Федором. По случаю Великого поста отец Авраамий угощал их только киселем овсяным с медовой сытой да сладким взваром, вареным на пиве с изюмом и рисом.

– Вкушайте, вкушайте, – ласково потчевал их владыка, но сам постничал и ничего не ел, так как была среда, а только прихлебывал мед из своей чарки.

– Разреши спросить тя, владыко, ежели в сем тайны нету, – сказал почтительно Курицын, – куда и пошто отъезжаешь ты?

– По делам церковным, – молвил Авраамий и, обратясь к Ивану, добавил: – Доброхота твоего, княже, архиепископа Иону поставлять хотим на митрополию всея Руси, не ждя того от Цареграда, зане Церковь грецкая осквернилась унией.

– К чести и славе сие, – радостно воскликнул Курицын, – и Церкви нашей и государя нашего!

– Аминь, – улыбаясь, сказал Авраамий. – Истинно, дети мои, велико сие будет деяние. Будет у нас свой, вольной митрополит Московской и всея Руси.

– А потом и вольной государь Московской и всея Руси, – добавил Курицын. – Еще родитель мой сие держал в мыслях.

Княжич Иван радостно рассмеялся и молвил:

– Сказывал мне думы свои владыка Иона в Ростове еще. Яз даже во сне видал отца государем московским.

– Помни, княже, – горячо заговорил Авраамий, – два сии древа великие: Церковь и царство – оба на одной земле растут. Корни же и мощь их сироты наиглавно питают. – Владыка помолчал и добавил: – Помни и то, княже, государь наш все для Церкви православной изделал что мог. И Церковь его блюдет и хранит, как сына истинной веры и благочестия. С митрополитов Петра и Алексия так идет и впредь так будет. Помни сие, и когда сам государем будешь… – Владыка встал из-за стола, благословил княжича и Курицына, сказав на прощанье: – Идите с Богом. Аз же в путь буду готовиться. Утре в Ростов Великой отъеду к отцу Ефрему на совет и думу. После же в Москву все мы, епископы, поедем на собор поместной. Ефрем, архиепископ ростовский, Варлам коломенский, Питирим пермский, Илья тверской и архиепископ новгородский Ефимий и аз, грешный.

– Да поможет Господь митрополиту Ионе! – горячо произнес Федор Курицын. – Крепка и верна десница Его. Росточит он смуту и усобицы, укрепит Москву.

С Крестопоклонной недели Великого поста как-то кругом все повеселело. Хотя и звонили в церквах все также уныло в один колокол, будто звавший печально: «К нам, к нам!» – но ни Иван, да и никто печали не чувствовал. Пасху все ждали веселой, «праздников праздник»… Дни же становились все длиннее и светлее, а Фекла Андреевна больше и больше наполняла хоромы особой торжественной заботливостью. Все мыли, чистили, а в поварне коптили гусей и поросят к светлому празднику.

Княжич, несмотря на частые церковные службы, несмотря на домашние уборки и приборки, больше теперь бывал дома, чем раньше. Он усердно трудился над итальянским языком, и его весьма забавляло изумление Феклы Андреевны от чужеземных слов. Иногда за столом он нарочно говорил по-итальянски ради этого.

– Датэми уна чарка ди миэле, – обращается он, например, к Курицыну, и никто не понимает его, а Федор наливает чарку меду и передает ему.

– Грацие, – благодарит княжич, – грацие, амико каро.

Дивуются все, а довольный Иван без конца спрашивает у Федора название то одной, то другой вещи по-итальянски. Он хочет изучить язык и молить отца отпустить его в италийскую землю с каким-нибудь посольством.

– Костянтин Лександрыч, – сказал он однажды за трапезой, – хочу яз во фряжску землю. Повидать бы мне хошь то, что владыка Авраамий видел.

Беззубцев печально посмотрел на княжича: жаль ему было огорчать отрока, но решил сказать ему правду, безо всякой утайки.

– Не будет сего, Иване, – молвил он тихо, но твердо, – не ездят государи в чужие земли.

– А посольства, а дьяки, а отцы духовные? – горячо перебил наместника княжич.

– Все они токмо слуги государевы.

– А князи?

– Токмо не государи, – ответил Беззубцев так же твердо, и разговор прекратился.

Иван молчал. Ему было обидно и досадно, и он искал доказательств на право государя ездить в чужие края.

– А мне в Твери инок Фома сказывал, что царь Лександр Македонский весь свет обошел, – сказал он упрямо.

Наместник не нашелся сразу ответить, но, подумав, сказал:

– Царь-то Македонской с полками ходил для-ради ратного дела. Сие царям можно, а прочее, что просто видеть и знать хотят, им либо привозят, либо люди чужеземны сами едут к ним.

Видя, как огорчен княжич, наместник переменил разговор.

– А Шемяка-то смирился совсем, – сказал он весело. – Молит государя о мире, крест обещает целовать и прокляты грамоты дать. Государь наш, мыслю, простит князь Димитрея, а сие зря.