Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

– Нет, не зря, – быстро вступился Федор, – надобно все у них расшатать, землю из-под ног вынуть, а потом можно и бить.

– Яз мыслю, чем скорей бить, тем лучше, – загорячился Константин Александрович.

Закипел спор, но Иван не стал слушать. Этот раз его душу тревожило другое. Жаднее и жаднее тянулся он узнать весь мир, видеть все самому, а в то же время чаще и чаще билось у него что-то в груди, словно птичка в клетке. Порой это радостно пело, а порой больно билось хрупкими крыльями о жесткие прутья.

Началось это от поцелуя Дарьюшки, когда по-различному стал принимать он ласки отца и ласки матери. Приходят к нему теперь странные волнения и нега, и, непонятно почему, робел и стыдился он возле молодых женщин и девушек…

Как только отобедали, тихо встал Иван со скамьи и, помолясь и поблагодарив хозяев, сказал:

– Приустал яз. Пойду опочину.

Вместе с Илейкой прошел он в свой покой и лег на лавку у изразцовой печки. Был такой день, какие любил княжич. Зима еще стоит, а солнце и небо уж весенними кажутся, и бьют сквозь слюду лучи солнца, рисуя переплеты окон на гладком дубовом полу. Илейка лег на своей кошме возле дверей и тотчас же захрапел, но Иван не мог заснуть, хотя и тонул, кружился в каком-то тумане. Перед глазами его не то виденья проходили, не то сны ему наяву виделись, а мысли шли своим чередом, но все о том же, что виделось. Мелькнул Лыбедский мост и красивая женка. Илейка балагурит с ней особо ласково, как не говорят меж собой мужчины. «И пошто воевода хватал ее почем зря руками?»

Но дрема непобедимо овладевает им, и кажется ему – обнимает он Дарьюшку крепче и крепче, а сердце у него бьется сильней, и дышит он так, будто в гору взбежал, и дрожат у него руки и ноги, и сладко ему, как в объятьях матери никогда не бывало…

На Фоминой неделе пришли вести, что князь великий, взяв крестное целованье с Шемяки и проклятые грамоты, в Страстной четверг отъехал из Костромы в Ростов, куда прибыл в Велик день, [99]а назавтра праздновал Благовещенье и пировал у владыки Ефрема. В тот же день Василий Васильевич отбыл с полками в Москву. Писал об этом Беззубцеву владыка Авраамий Суздальский и список [100]прислал с проклятой грамоты.

Наместник рассказал Ивану, что писано в клятвенной грамоте, которой Шемяка навсегда отказывался от прав на великое княжение московское.

– Вот он пишет, – сказал Беззубцев и прочел из грамоты: – «Не хотети мне никоего лиха князю великому и его детям и всему великому княжению его и отчине его…» И прочая тут пишет: о казне, об имении великого князя и княгинь, что они с можайским князем разграбили. Вернуть клянется, а не исполнит сего – проклятие Божие падет на главу князя Димитрия. Вот и клятвы. – Беззубцев перевернул лист и прочел: – «А преступлю свою грамоту сию, что в ней писано, ино не буди на мне милости Божией и Пречистыя Матери Его, и силы Честного и Животворящего Креста и молитвы всех святых и великих чудотворцев земли нашея, преосвященных митрополитов Петра и Алексия, и Леонтия епископа, ростовского чудотворца, и Сергия игумна-чудотворца, и прочих; также пусть не будет на мне благословления всех епископов земли Русской, которые суть ныне по своим епископиям и иже всех под ними священнического чина».

Ивану страшно стало от всех этих грозных клятв пред Богом и святителями. В чистоте веры своей и незнании еще всего зла людского он воскликнул:

– Можно ли такое преступить?!

Наместник печально усмехнулся и молвил:

– Всякие скверны могут люди содеять. Токмо клятвопреступленье рано ли, поздно ли от Бога наказано бывает. Несть спасения клятвопреступнику.

– А где ныне отец и куда пойдет? – спросил Иван.

– Отец Авраамий пишет, что владыка ростовский Ефрем ожидает к собе государя на Велик день, а на Фомину неделю государь в Москве будет.

– А мне есть вести? – спросил княжич. – Когда мне в Москве быть?

– А тобе вестей нету.

Ивану стало обидно. Низко опустив голову, он думал, что отец забыл о нем, не вспоминают о нем и матунька с бабкой. Заслали его во Владимир, и не нужен он им стал. Губы его задрожали, защипало в глазах, но он сдержал себя и сказал твердо, почти сурово:

– Костянтин Лександрыч, будешь ты вестников в Москву слать, поклон от меня государю отдай и спроси, как мне быть? Когда же на Москву ехать он прикажет?

В начале июня, когда князь Василий вызвал в Москву наместника своего владимирского, воеводу, боярина Константина Александровича Беззубцева, пришли вести о смерти князя Василия Косого в «тесном его заключении». [101]

– Царство ему небесное! – проговорил Беззубцев и, крестясь, добавил: – Еще одним злым ворогом у государя меньше. Шемяка ныне один токмо остался.

Из расспросов узнал Иван, как отец его разбил князя Василия Косого, как пленил и ослепил потом, заключив на всю жизнь в заточение. Вспомнил княжич свое горе при ослеплении отца, и больно стало ему, что и отец делал то же, что с ним потом сделали. Взволновался он даже, но спросил, казалось, совсем спокойно:

– Пошто батюшка мой ослепил его?

– За воровство вятчан, – ответил Беззубцев и рассказал, как произошло все.

Когда князь Василий Косой уже в плен был взят, вятчане, шедшие на помощь ему, повернули назад к себе, в Вятку. Дорогой же по злобе разграбили Ярославль, а князя ярославского, Александра Брюхатого, с княгиней его Василисой [102]в плен взяли. Приняв потом выкуп за обоих, нарушили клятву и увезли их с собой.

– За вероломство сие и лихо повелел государь ослепить и заточить князя Василья Юрьича, – сказал Константин Александрович. – Не бывает, Иване, от зла добра.

Княжич ничего не спрашивал более. Вспомнил он про Бунко, как изгнал его отец из Сергиевой обители, а воины били его у реки Вори. Задумался Иван, и больно ему было и досадно. Посмотрел он с тоской на воеводу и молвил:

– Не подобает, Костянтин Лександрыч, государю гневливым быть и борзым в деяньях… – Помолчал и спросил: – Когда завтра на Москву едем?

– Утресь, – ответил Беззубцев. – Ехать день и ночь будем, а в деревнях и селах ни кормов, ни снедей никаких брать не станем. Мор ныне на людей и на скот кругом, черная смерть… [103]

– Станом стоять будем?

– Станом, – подтвердил Константин Александрович, – на полях и в лесах, у рек и ручьев. Запасы все с собой из дому возьмем.

Иван поклонился и вышел из покоя, пошел к себе в опочивальню, где ждал его Илейка. Не хотел он никому тоски своей поведать, кроме Илейки.

Старик, когда вошел Иван, собирал вещи в дорогу, укладывал их в сундуки и в разные ларцы.

– Что, Иване, невесел? – спросил он княжича. – А Федор-то Василич едет с нами…

Иван обрадовался.

– Кто те сказывал?

– Сам он сюды забегал. Радуется вельми.

Княжич улыбнулся, но – опять опечалился.