Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

– Яз мыслю, государь, – неожиданно прозвучал низкий голос Ивана, – яз так о сем разумею…

Василий Васильевич слегка вздрогнул и повернулся всем телом к сыну. Иван продолжал спокойно и уверенно:

– Надобно, государь, окружить Шемяку. Вельми далеко ушел он от Новгорода, а идти ему дальше Усть-Юга некуда. Посему надобно послать враз одни полки к Усть-Югу, дабы тамо Шемяку доржать; други полки отпустить через Вологду, куда ты укажешь, в тыл ему, дабы обратно его в Новгород не пущать; ты же сам, государь, пойдешь, где тобе угодно будет, преграждая Шемяке путь к Галичу.

Василий Васильевич радостно улыбнулся и проговорил:

– А ведь верно, добре так будет. Шурина моего, князь Василья Ярославича, да князь Семен Иваныча Оболенского, да Федор Василича Басёнка отпущаю яз к Усть-Югу утре, до свету, со всей их силой, но токмо с конными полками. Утре же и ты, Иване, с конными же полками, каковые сам собе изберешь, иди через Вологду к Вель-градку [125]на Кокшенгу-реку. Там ты Шемяку к сим градкам не пущай, градки же те сам поимай. Есть там добро всякое и товары, и полон будет… – Василий Васильевич помолчал и продолжал: – Яз же мыслю через Кострому иттить к Галичу, к Чухломе, дабы злодей вотчину свою вернуть не захотел. А ты, Иване, когда на Кокшенге будешь, вестовой гон так наряди, чтобы от тобя всякий день гонцы были с вестями…

– Ну и конь-то у тобя, – говорил Илейка, насмешливо щуря глаза, – не конь, а корова безрогая…

Иван улыбнулся, а маленький мужичонка в малице и совике [126]с меховым чепцом, из которого добродушно выглядывало его лицо, ответил густым низким голосом:

– А пошто мне другой-то? Я, чай, не из конников княжих. Для меня все олешки деют, а конь – с поля жито возить да сосенок приволочь на дрова по первому снежку. У нас тут, на Кокшенге-то, на олешках ездят, а то и на псах. Зимой-то мы боле по целине ездим, а конь – где ему, не пройдет.

Мужик зачмокал и стал подгонять лошадь. Иван остановил его.

– А отсель, – спросил он, – далеко до града?

– А поедете вниз по Кокшенге, – ответил мужичонка, – и будет один с левой руки, против Вель-градка, верст сорок пять меж ими по просеке. А еще есть просека от Кокшенги с правой руки. Всего верст десять – тамо малый градец. Есть градки и на Куле-реке, под Вель-градком, и на самой Ваге, и дальше к Усть-Ваге.

Мужичонка поехал дальше. Иван приказал полкам съехать на лед Кокшенги и стал передовым своим разъяснять, где какие градки есть. В это время от обоза прискакали конники: один свой, а другой – татарский. Татарин почтительно поклонился великому князю и сказал:

– Будь сто лет здрав, государь. Из яртаульных я царевича Якуба, сына хана Мангутека. Сей часец он к тобе будет.

– Хорошо, – сказал Иван, – пусть царевич Якуб с конниками своими спешит ко мне.

Он задержал дозорных своих и, сказав о прибытии Якуба, велел гнать по Кокшенге-реке до первого градка на левом берегу, но себя врагу не показывать, а, тайно все усмотрев, вернуться к нему с подробным донесением. Пока Иван распоряжался, кому в разведку идти, прискакал к нему с конниками юный Якуб.

– Будь здрав, государь, – сказал он по-русски, – живи сто лет! Государь Василий Васильевич приказал под рукой твоей быть. Я – слуга твой, государь.

Иван приветливо улыбнулся и протянул руку Якубу, сказав:

– Рад тобе, царевич. Будь и ты здрав.

Татарин почтительно поцеловал руку Ивану и продолжал:

– Государь Василий Васильевич приказал: градки и села новгородские за помочь Шемяке не жалеть, а жечь и полон брать.

– А какой дорогой ты пробирался сюды? – спросил Иван у царевича.

– Из Костромы через Тотьму пригнал, – отвечал тот.

– Добре, – молвил Иван. – Яз сам пойду в Вель, ты же, царевич, сожги все градки, что на верховьях Кокшенги, Кулы, Ваги и Пёжмы. Оставишь, где надобно, стражу, а сам с полоном иди ко мне в Вель. Там тобе укажу, куда дальше идти.

Заняв наибольший из всех градков, Вель, что стоит на Ваге-реке при самом устье Вели, Иван остановился в хоромах вдовы сына боярского, Андрея Хабарова. Хоромы эти весьма были удобны для постоя, представляя малую крепость с дубовым бревенчатым тыном вокруг двора.

Агафья Федосевна, вдовая женка Хабарова, сама встретила московского князя у красного крыльца с великою честью и ласкою. Молода еще и вальяжна Агафья Федосевна, взор ее грешен и лукав. В глазах ее словно талый весенний снег: и холодит чуть-чуть и сам сладостно тает, а густые ресницы смелыми крыльями взмахивают…

Встретились глазами они на миг. Дрогнули у нее ресницы и опустились, а у Ивана пополз по щекам горячий румянец.

– Добро пожаловать, гость дорогой, – чуть нараспев говорит она, кланяясь. – Не взыщи, государь, чем богати, тем и ради. Житьишко наше бедное, вдовье житьишко-то…

Говорит она спокойно и ровно, а от голосу ее сердце пьянеет, словно в нем, как в медовой струе, сквозь ровную сладость хмель пробивается.

Смутился немного Иван – никогда еще с ним такого ничего не было. Все ж остановился он наверху красного крыльца и осмотрел, как его подручные ставят дозоры и стражу у ворот дворовых, вокруг хором, клетей людских, сараев, конюшен, хлевов, кладовых и погребов. Конники же его, заполнив весь двор, разместили коней и обоз по службам дворовым, а сами, как могли, устроились в жилых подклетях хором и в курных избах, которых на дворе было две.

Агафья Федосевна, поняв заботу юного князя, ласково улыбнулась.

– В тесноте, да не в обиде, – сказала она Ивану. – Чаю, и нашим от воев твоих обиды не будет.

Иван усмехнулся и молвил:

– Хоша Велью и супротивный нам Новгород владеет, но градец сей – волость Святой Софии, [127]и правит ею владычный волостель. У нас же с новгородским владыкой вражды нет.

Агафья Федосевна повеселела и радостно пригласила:

– Милости прошу в горницу.

Войдя в сени, Иван тщательно отер ноги о рогожу, положенную у дверей, и в сопровождении Илейки вошел вслед за хозяйкой в большой покой, где пол был застлан серым войлоком, а стены плоховатым дешевым сукном обиты.

– Истинно, житье твое небогато, – сказал Иван, – но зато сама ты…

Он не договорил, прошел вперед и стал креститься на кивот в красном углу.

– Что сама? – лукаво спросила Агафья Федосевна, но, увидав, что князь невольно взглянул на Илейку, поняла все и быстро продолжала: – Сама все делаю: и хозяин яз и хозяйка, и дворской собе и тивун – «швец, жнец и на дуде игрец…»

Иван улыбнулся, вспомнив почему-то мамку Ульяну. Ему в этот миг показалось, что в молодости Ульянушка такой же была.

– А не хочешь ли, государь, в мыльне попариться? Сей день мыльню топили. Поди, не остыла еще. Ежели с пути не устал – не побрезгуй. Сходи со слугой своим, а я тобе сама ужин сготовлю.

– Ладно, хозяюшка, – обрадовался Иван, – пойдем мы с Илейкой. Ознобило меня. Ветром всю дорогу студило. Собирай, Илейка, белье да утиральники.